Держава (том второй)
Шрифт:
Солдаты расстегнули пегие, крашеные рубахи, у кого, конечно, оставались на них пуговицы, и шумным цыганским табором, гремя флягами и котелками на поясе, тащились по дороге к земле обетованной — Ляояну.
Солнце к обеду раскалилось не на шутку. Воздух стал сизым от жары и пыли.
Хотя грязь и оббилась с солдатских сапог, но их наполнила стопудовая тяжесть зноя.
Да ещё безалаберно скатанная шинель через плечо, неподъёмная винтовка, вещевой мешок, а у кого и два — обозу нет доверия — пушка стрельнет, до Владивостока, с перепугу, ускачут.
—
— Или речку с ледяной водой в брод перейти, чтоб ноги остудить, — высказал свою точку зрения Дришенко. — А с Рубановкой Волга рядом… Купайся сколько хочешь, — полк втянулся в необъятное море гаолянового поля.
— Вот, оказывается, ад как выглядит. Зря в детстве карточки на рынке не купил, — еле переставляя ноги и раздвигая пораненными руками гибкие, упругие, толстенные стебли, Аким медленно пробирался вперёд.
— А мы думали, на дороге жара, — слабым голосом проверещал солдат Егорша. — Пошто в мои–то года эти мученья, — завёл старую песню.
— За грехи видать, дядька Егор.
— За мост? — с огромной бочкой желчи в интонации, поинтересовался тот.
— Никак нет, господин старый солдат. Кузнец денежку тебе дал на штоф пшеничной, а ты её в одну харю выдул, не поперхнулся, а обчеству набрехал, что расколол…
— Откедова знаешь? — и вовсе вспотел от звона расколотых нервов Егорша.
— Вот тебя при жизни черти и жарят в гаоляне… И весь полк по твоей милости страдает… Кроме хромоногого взводного. Сумел на двуколке медбратской пристроиться, — раздвигал ободранной ладонью крепкие, неподдающиеся стебли, Дришенко. Потом придавливал ногой и делал следующий шаг. — Иди за мной, всё полегче грехи нести будет, — поддержал земляка.
Истомлённая гаоляном рота, молча уже, пробивалась сквозь заросли, оставляя позади упавших в изнеможении товарищей. Сил помогать им не осталось.
«Не раненые чай, отдохнут и сами выберутся», — рассуждали самые выносливые, оставляя за спиной пылающую жаровню гаоляна, и падали без сил, отойдя от неё на несколько десятков шагов.
Немного очухавшись, скидывали тяжкий груз жарких сапоги, и блаженно лежали на ветерке, раскинув в стороны руки–ноги.
Придя в себя, совестились, направляясь в ад гаоляна, вытаскивать упавших товарищей.
— Вот сейчас порцию водки дай — даже нюхать не стану, — как ему показалось, немного оправдал себя в глазах земляка, Егорша.
Но к вечеру своё мнение кардинально изменил — ночь–то прохладная.
15 августа войска расположились на Ляоянских позициях.
Всё! Дальше не шагу! — было общее мнение.
— Лучше японезов в гаолян загнать, чем самим там греться, — озвучил мысли 1-ой роты Козлов.
— А мне пондравилось, — чувствуя вину перед товарищами, рассуждал Егорша. — Во–первых, спину прогрел, а то крючить уже от дождей начало, — загнул палец.
Согнув другой, долго думал ещё о каком–нибудь плюсе, перебирая в уме уйму различных вариантов, но через несколько минут распрямил ладонь и козырнул капитану Зозулевскому, чем весьма удивил офицера.
11-й восточно–сибирский стрелковый полк занял неглубокие окопы на невысокой сопке, в семи верстах к югу от Ляояна.
— Как всегда, толковой карты нет, — возмущался простуженным, с хрипотцой голосом Зерендорф.
— А вот эта, четырёхвёрстная — тебе не карта? — тоже возмущённым баском гудел Зозулевский. — А ежели чего не ясно, меня спрашивайте, — поднял свой командирский авторитет.
— На правом фланге, что за гора? — тут же захрипел Зерендорф, расположившись с биноклем на макушке сопки.
— Гора Муетунь! Что, в Ляояне никогда не были? По диспозиции, как Яблочкин объяснял, а ему — Кашталинский, высота прозывается «Кулак». Ибо народ наш, от нижнего чина и до генерала, благородный первый слог норовит изменить на китайское «Ху», в результате чего получается непотребство, а не гора, — опустил бинокль капитан. — Ещё вопросы есть, господа офицеры?
— Конечно, — встрял Рубанов. — Мы какой протяжённости участок обороняем?
— Вообще, господа, от горы Ху… Прости Господи. От высоты «Кулак» и полотна железной дороги, территория относится к правому участку. Вся позиция протянулась вокруг Ляояна на 20 вёрст. Правый участок, протяжённостью 5 вёрст, занимает 1-й Сибирский корпус Штакельберга. Левее, на так называемой Цофантуньской позиции стоит наш, 3-й сибирский корпус. Под углом к нам — 10-й армейский корпус. Правый фланг обеспечивается конным отрядом Мищенко. Можешь съездить и должок брату вернуть, — улыбнулся Зозулевский.
— Обойдётся, — сходу отверг предложение командира Аким. — Однако, вечерком, если лошадку дадите, съезжу, — передумал он.
— Плохо одно, — задумчиво произнёс капитан. — Наш корпус разбросан на отдельных сопках, не имеющих огневой связи. Да ещё этот гаолян перед нами. Всего на четыреста шагов вытоптали. А сколько в нём японцев прячется — одному богу известно… Вот потому и получается Муетунь с китайским слогом, — закончил он теорию, и пригнулся от разрыва шимозы. — Заметили нас косоглазые. Пошли–ка в укрытие.
Вечером, ужиная в офицерской палатке, с обратной от врага стороны сопки, Зерендорф надтреснуто ворчал:
— Весь день покоя нет от обстрела. Укрепления здесь такие же позорные, как на берегу реки Ялу.
— Ха! — хотел засмеяться, но поперхнулся чаем капитан. — Все инженеры одинаковые, — прокашлявшись, произнёс он. — Здесь подвязался военным инженером полковник Величко. Главный авторитет среди всех военных инженеров Маньчжурской армии. Яблочкин поинтересовался у него ранней весной, когда Величко начал возводить укрепления, чего это окопы неглубокие, и гаолян в десяти шагах от них начинается… Гений строительства фортификационных сооружений, довёл до его сведения, что полковникам, хотя бы и генштаба, совершенно не дано, в силу своего ума, постичь великие мудрости инженерного искусства… Правда, по его приказу, гурты монгольского скота под управлением китайцев, затоптали гаолян шагов на триста — четыреста от окопов.