Держава (том второй)
Шрифт:
— А наши поставки зерновых частично разорили английских сельхозпроизводителей…
— Пусть возвращаются к своим баранам, — поднял рюмку Рубанов.
— Извините ради Бога, Ирина Аркадьевна. Мужчины любят поговорить о политике. Что вы хотели спросить о Максиме Горьком? Я, конечно, догадываюсь…
— Это при дамах о политике, — уточнил Рубанов.
— А когда их нет, то о женщинах, — рассмеялась Ирина Аркадьевна. — Через четверть века, наконец, привыкаю к армейскому юмору супруга.
— О Максиме Горьком — это не обо мне ли? — поднял рюмку Рубанов.
— Дмитрий Сергеевич, — стала она серьёзной. — Вы правильно догадались. Именно хочу спросить о знаменитом
— Это студенческая Россия волнуется, — перебил её супруг. — Я-то вот не волнуюсь…
— Генеральской России что волноваться… Но ведь это скандал… Вы не находите, многоуважаемый Дмитрий Сергеевич, — несколько саркастически произнесла она.
— Нет, не нахожу, — чуть покраснел министр.
— Дорогая, по–моему, ты невежлива с гостем, — сделал замечание Рубанов.
— Да нет, всё нормально… Ирина Аркадьевна не первая, кто затрагивает эту тему. 10 марта «Правительственный вестник» опубликовал сообщение, я почти дословно помню его: «В виду обстоятельств, которые не были известны соединённому собранию отделения русского языка и словесности и разряду изящной словесности Императорской академии наук, выборы в почётные академики Алексея Максимовича Пешкова, привлечённого к дознанию в порядке ст.1035 Устава уголовного судопроизводства, объявляются недействительными».
— Резонно, — поддержал неизвестно кого Рубанов. — Ирина Аркадьевна, дражайшая супруга моя, а что бы вы сказали, ежели бы того мошенника, что чугунные ворота умыкнул, товарищем министра внутренних дел назначили?
— Перестаньте язвить, дражайший супруг мой, коли ничего в литературной жизни не смыслите, — с унтер–офицерскими нотками, произнесла Ирина Аркадьевна. — Дмитрий Сергеевич, — отвернулась от поверженного супруга, — но неужели члены академии в определении литературного таланта писателя обязаны руководствоваться полицейскими соображениями о его политической благонадёжности?
— Это мой брат, сударыня, вас так настроил? — наконец обрёл дар речи Максим Акимович.
— Разумеется, Георгий Акимович возмущён произволом, — с жаром воскликнула Ирина Аркадьевна. — И не только он. Известные писатели Короленко и Чехов вернули свои академические дипломы.
— Всё так, уважаемая Ирина Аркадьевна. Газеты, и не только русские, подняли настоящую истерию, потому как, по их понятиям, пострадал писатель–демократ… А представьте себе, что когда к сорока дням смерти Боголепова один известный журналист написал об убитом министре положительную статью, то ни одна газета не опубликовала её, — кто из принципиальных либеральных соображений, кто из–за страха перед активно насаждаемым демократическим мнением, подкрепляемым пулями террористов. Вот так–то…
— Давайте лучше по рюмочке, — попытался смягчить сгустившуюся обстановку Рубанов.
— Вам бы только по рюмочке, сударь мой, Максим Полугорький, — пылая лицом, воскликнула супруга. — А здесь вся Россия бурлит…
Но её муж после выпитой в одиночестве рюмки, уже обрёл уравновешенность и философическое спокойствие духа.
— Во–первых, не только по рюмочке, можно и по стаканчику, во–вторых, почему полугорький?.. Дмитрий Сергеевич, сделайте милость, отправьте её, согласно Уставу уголовного судопроизводства куда–нибудь в Сибирь… Или в Рубановку, на худой конец, — засмеялся, довольный собой и юмором. — Тогда мы спокойно выпьем и побеседуем о дамах…
— Он не Буревестник, — спокойным голосом произнёс Сипягин, тоже обретя уравновешенность и философическое спокойствие духа. — Он Чёрный Ворон России! Поглядите на знаменитую его фотографию… Весь в чёрном. В чёрной косоворотке. Сидит на чёрном стуле, с перекинутым через спинку чёрным пиджаком, и в чёрных длинных волосах…
— Однако в книготорговле, по словам профессора Рубанова, на него огромный читательский спрос. Буквально за несколько лет тиражи его книг достигли ста тысяч экземпляров. Такого ещё не было ни у одного автора. Даже у Льва Толстого, которого Горький, кстати, называет «мещанином».
— Преходящая мода. Всё это временное явление.
Ирина Аркадьевна с иронией глянула на своего гостя, и неожиданно ей стало страшно. Она удивилась этому страху и не поняла, чего испугалась… А затем ей до слёз, до спазм в горле стало жалко Сипягина. «За что я его?» — подумала она, вновь глянув на министра, и замерла даже не от страха, а от ужаса. На долю мгновения ей показалось, что над головой Сипягина сияет светлый нимб.
Побледнев, она поднялась и ласково положила ладонь на рукав егермейстерского мундира. Простите меня, Дмитрий Сергеевич. Я не хотела вас обидеть, — вышла из комнаты, оставив мужчин одних.
— Устава уголовного испугалась, — успел крикнуть вслед супруге Максим Акимович, но она не обернулась, абсолютно не отреагировав на шутку.
Озадаченный, он уставился на Сипягина.
— И дался ей этот Горький, — поводил рукой над столом. — Давайте по водочке? — по ассоциации с писателем, предложил Сипягину.
Тот одобрительно покивал головой, без всякого признака нимба.
По унтерски выдохнув воздух после водки, Рубанов продолжил:
— А ведь я, Дмитрий Сергеевич, почти на 10 лет старше вас. Вам недавно 49 исполнилось, а мне в сентябре — 59 стукнет. Даже грохнет… Весьма серьёзный возраст, — вздохнул он. — Ну что, ещё по единой?
— Бывшего босяка Горького ещё можно понять, но чем недоволен ваш братец и такие как он либералы… За Россию страждут? А на деле, с помощью газет, создали в стране удушающую атмосферу общественного мнения, отрицающего всё православное и патриотическое, и фрондируют отрицательным отношением ко всем начинания императора и власти, — в раздражении, одним глотком опорожнил рюмку. — Кроме критики, сами–то, что делают для народа.., тех же рабочих, например… Только баламутят их. А правительство открывает читальни, организует и поощряет трезвые народные гулянья в парках, нанимает артистов для проведения концертов и спектаклей. Недавно читал отчёты Невского общества устройства народных развлечений. Стараются для простых людей. Проводят танцевальные вечера, открывают народные хоры, летом в парках и скверах устраивают кегельбаны, карусели, гимнастические площадки. Пусть народ соревнуется в силе, ловкости и беге. Да ещё раздают различные призы: сапоги, часы, шапки, гармони. Рабочие это видят и ценят. Интеллигенты и писатели в своём большинстве хотят видеть и видят только всё чёрное… Ага! Полиция разогнала бунтовавших рабочих во время Обуховских событий… Хотя полиция сильнее всего и пострадала. Им и патронов–то, практически, не позволили брать, дабы жертв не было… И я, и полиция, стараемся защитить народ от произвола всяких молодчиков–заводчиков…