Держава. Том 3
Шрифт:
«Боже, царя храни-и», – идущие за ним люди подхватили гимн.
– Ну вот, отче, часа полтора идём и никто не препятствует.., – взволнованно произнёс Рутенберг. – Лишь околоточные надзиратели да конные городовые остановиться увещевают… Ну и холодно ноне, – поднял глаза к серому небу и онемел от увиденной картины.
В белесоватой мгле появилось тёмно-красное солнце и в мутном тумане, по краям от него, возникли ещё два бордовых светила.
«Будто в зеркале отражение», – унял заколотившееся сердце Гапон, слыша позади возгласы:
– Три
– Нехорошее знамение! Беду предвещает, – крестился народ.
– Царю-ю небесный.., – затянул священник, чтоб отвлечь людей от знамения, и народ запел, поддержав его.
Неподалёку от Нарвской заставы цепь солдат заступила дорогу шествию. За ними Гапон увидел кавалеристов.
От жиденького наряда полиции увещевать бунтовщиков направился старший полицейский чин. К нему присоединились шествующие по краям колонны помощник пристава поручик Жолткевич и околоточный надзиратель Шорников.
– Я пристав Значковский. Кто у вас предводитель? – как можно громче вопросил полицейский чин, пятясь задом перед толпой. – Остановитесь. Властями запрещено ваше шествие… – не успел договорить, как из толпы раздалось несколько выстрелов.
Гапону на миг показалось, что стрелял Рутенберг.
Двое полицейских упали, а пристав Значковский побежал к своим.
И тут же к колонне рысью направился эскадрон кавалерии.
Рутенберг увидел скачущего впереди офицера и, не целясь, выстрелил в него, услышав из колонны ещё несколько выстрелов.
«Господи! Что же это? – оторопел Гапон. – Зачем стреляют… Мы не дошли ещё до Зимнего…»
Телохранитель Филиппов оттащил священника в сторону, когда мимо них проскакал кавалерист, грозно размахивая шашкой.
– Плашмя по плечу звезданул, – неизвестно кому пожаловался Васильев, от всей души треснув огромным крестом, что притащили из церкви, кавалерийского унтер-офицера. – Расступайтесь и пропускайте конников, в полный голос заорал он.
Не остановив манифестантов, эскадрон повернул назад, и под смех расступившихся солдат, построился за их цепью.
Почесав через пальто плечо, Васильев повёл колонну, не увидев уже в первых рядах Гапона.
Три солнца сменила необычная зимой яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, поднялась снежная буря. Из этой вьюжной круговерти раздался звук трубы, выводивший какой-то суровый мотив.
– Музыкой себя веселят, – обращаясь к рабочим, кивнул в сторону солдат Васильев.
– Ну сколько можно трубить предупреждающий сигнал, – выдернул шашку из ножен командующий двумя ротами Иркутского полка капитан. – К прицелу! – выкрикнул команду. – Уже на сто шагов подпустили колонну.
Но манифестанты как шли, так и продолжали идти, громко запев молитву «Отче Наш».
Капитан четыре раза кричал «к прицелу», надеясь напугать рабочих, и всё не решаясь скомандовать: «пли».
Но за пением и рёвом бури они не слышали команды, продолжая надвигаться
– Пли! – махнул шашкой капитан, потеряв надежду остановить того и гляди сомнувшую солдат толпу.
Когда на землю упали хоругвеносцы и нёсший царский портрет рабочий, Гапон ещё не понял, что по ним произвели залп.
Но когда закрывший его Филиппов зашатался, хватаясь за грудь, и прохрипел:
– В царя из пушки стрелять умеете, и по людям из ружей, а от японцев бежите, – до Гапона дошёл весь ужас создавшегося положения, и с него сразу слетели спесь и тщеславие.
Он почувствовал, что Рутенберг с силой потянул его за рукав шубы и брякнулся на землю, уткнувшись лицом в царский портрет и ощутив боль в груди от давившего на неё креста. Разум его на какое-то время отключился и будто издалека он слышал, как Кузин во всю глотку в истерике орал:
– Гапон предатель! Он знал, что будет!
– Он повёл нас на заклание.., – раздавался неподалёку то ли хрип, то ли стон.
«Недолговечна ты, слава земная», – теряя сознание, подумал священник.
В чувство его привели больно хлыщущие по щекам ладони. Раскрыв глаза, он увидел над собой лицо Рутенберга.
– Поднимайся, Георгий, уходить надо.
Не обращая внимания на крики и стоны, где ползком, где пригнувшись, они добрались до пропахшей кошками подворотни и забившись в угол перевели дыхание.
– Петя, не бросай меня, – дрожа губами, несколько раз повторил Гапон, с удивлением заметив в руках товарища неизвестно откуда возникшие ножницы.
Безо всякого почтения сбив с попа шапку, Рутенберг грубо стал остри- гать длинные космы, прикрывая собой Гапона, дабы кто-нибудь из рабочих, забежавших в подворотню, не увидел его и не убил.
Глядя на растерянное безвольное лицо, временами морщившееся от боли, когда ножницы в дрожащей руке выщипывали волосы из головы, Рутенберг решил, что следует придумать легенду об этих минутах: «Ну не рассказывать же потом, что народный вождь, трепеща телом и дрожа губами, шептал: «Петя, не бросай меня». Следует поведать, что подбежавшие рабочие поцеловали священнику руку и поделили между собой остриженные волосы, в то время, как отец Гапон суровым голосом произнёс: «Нет больше Бога! Нет больше царя!»
– Пе-е-тя! Нас не убьют? – заплакал Гапон, растирая слёзы рукавом шубы.
– Раз до сих пор живы, то не убьют, – выбросил ножницы и револьвер Рутенберг.
Голова его стала удивительно ясна. Он даже сам удивился этому.
– Георгий, надо уходить отсюда, – поднял и с трудом довёл безвольное, словно из киселя, тело, до ворот, увидев у раскрытой створы мёртвого человека: «Следует переодеть батюшку», – ударил его кулаком в скулу, чтоб тот разозлился и пришёл в себя.
Но удар не подействовал. Качнув головой и скорчив плаксивую гримасу, Гапон всхлипнул, выдув из носа огромный пузырь.