Держава. Том 3

Кормилицын Валерий Аркадьевич

– Какое приятное слово, – плюхнулся в снег рядом с ними Ковзик. – Откуда-то наши взялись… Шляются, где ни попадя. Фигнера не видели? – пригнувшись, побежал куда-то в пургу.

Через полчаса остатки сотни обнимались с русскими пехотинцами.

– Да вы хто, робяты? – вопрошал у запорошенного снегом стрелка бедовый казак со светлым чубом из-под висящей на ухе папахи.

– Мокшанские мы. Двести четырнадцатого полка, – простужено гудел солдат. – В окружение попали, стрельбу услыхали, а тут вы с врагом бьётесь. Батальон нас. Отход

полка прикрывали и заплутались напрочь в этой Маньчжурии, в сопку её яти…

– Эк, метель закрутила, – поймал падающую с головы папаху казак. – А у меня лошадь убило. Пойду у начальства поинтересуюсь – седло брать или тут бросить…

Остатки батальона и сотни укрылись в распадке, дно которого покрывал глубокий снег.

Ковзик послал взвод на рекогносцировку.

– Это, наверное, последняя сопка из гряды. Мы-то шли сюда по равнине, – делился он знанием местности с комбатом. Чёрт знает, куда занесло, – наблюдал, как солдаты и казаки роют в снегу ямки и укладываются в них.

Чубатый казак, расковыряв сугроб до самой земли, разложил костёр.

– Сейчас, ваши благородия, чайком побалуемся… Ежели заварки, конечно, дадите. Снег для воды мой, заварка – ваша, – накладывал в чайник снег.

Рубанов залюбовался окружающими распадок соснами, ветви которых гнулись от нависшего на них снега: «Если заорать – эхо до самого Мукдена дойдёт, – мелькнула в голове ребяческая мысль. – А комбат прикажет расстрелять», – увидел скачущий к ним разъезд.

– На равнине японцы, – доложил командовавший разъездом старший урядник.

– Дорога одна – обойти их по сопке, – указал вверх, на величественный зимний лес, комбат, обращаясь, в основном, к Ковзику. – Ночью пойдём, -решил он. – Метель здесь переждём, люди и так намаялись… Пусть отдохнут. Вы с нами, господа? – глянул на подъесаула.

Тот надолго задумался.

– Одни не пройдём, к тому же у половины казаков лошадей поубивало.

– Как так? – удивился пехотный подполковник. – Специально по лошадям, что ли, японцы стреляли.

– Никак нет, ваше благородие, – встрял в разговор чубастый казак в съехавшей на ухо папахе. – Лежачими лошадями прикрылись и отстреливались, – скрипнул зубами, вспомнив своего рысака.

«Никакой дисциплины у этих казаков», – пожевал губы комбат, но ничего не сказал.

– А склон сопки льдом покрыт, – негромко произнёс Кусков.

– Чего? – переспросил Фигнер.

– Вершина сопки обледенела, – на повышенных тонах пояснил партизану. – Обратно и скатимся как в детстве на санках.

– Потише, господин вольноопределяющийся, – сделал замечание пехотный офицер. – Враг рядом, а вы кричите.

– Услышит он при таком ветре, – стал спорить с ним Кусков.

«Никакой дисциплины», – махнув рукой, пошёл к своим солдатам комбат.

– Это безумие… Ночью лезть через гору, – бурчал Фигнер. – И лошадей бросить пришлось.

– Господин Фигнер, партизанские тропы – ваша стихия, –

с трудом бредя по всё сужающейся тропе и глубоко проваливаясь в снег, пытался шутить Рубанов. – Ваш предок внимания бы не обратил на такие пустяки, как обледенелый склон или сломанная нога. Влез бы на одном дыхании.

Утром спустились с горы и немного отдохнули, определяя на слух, в какой стороне раздаётся стрельба.

– Ну вот, Альпы пересекли и гномов не видно, – вошёл в прекрасное расположение духа Фигнер, продолжив после короткой стоянки поход.

– Зато из кавалеристов превратились в пехоту, – ворчал Кусков, подвернувший во время перехода ногу. – Пора бы и привал сделать, – не слишком вежливо обратился к пехотному офицеру.

«Не дисциплина, а чёрт те что», – обиженно засопел подполковник, в сердцах протащив отряд ещё несколько вёрст до брошенной китайской деревушки.

Выставив посты, отдохнули, подкрепившись сухарями, и двинулись дальше, обходя большие деревни, пока не услышали впереди винтовочные выстрелы и не нарвались на полк японских солдат, штурмующих занятое русскими селение.

Не ожидавшие нападения с тыла, японцы были разбиты, и потеряли два пулемёта с боекомплектом.

Соединившись со своими, расположились отдыхать в полуразрушенных фанзах, отрядив чуть не треть живой силы на окраину деревни, где оказались практически нетронутые склады.

– Берите, сколько в силах унести. Пришёл приказ отступать, предварительно уничтожив имущество, – удивлял всех щедростью интендантский офицер.

– Лошадей нет, – страдал казак с папахой на ухе. – Овёс, горы сена и всё сожгут, – набрал муки, риса и мешок сухарей.

– И как всё это потащишь? – изумился Рубанов, с аппетитом грызя сухарь и безразлично глядя то на набитые припасами мешки, то на голые ветви деревьев.

– С вами пойдём, – сидя в фанзе, пили чай с сухарями Ковзик и комбат. – Мищенковский отряд распался, и ваш полк легче найти, чем штаб нашей несуществующей Урало-Забайкальской дивизии. А там видно будет… Может, к Ренненкампфу присоединят. Совершеннейший бардак и неразбериха в армии…

«Кто бы говорил, – осудил подъесаула с его воинством комбат. – На себя бы поглядели, а то – никакой дисциплины-ы», – мысленно поёрничал он.

На рассвете следующего дня остатки батальона мокшанцев воссоединились с полком.

Бои шли уже под самым Мукденом.

– Разрешите представиться, господин полковник – подъесаул Ковзик из отряда генерала Мищенко… А это мои офицеры. Доложите о нас в дивизию, а пока разрешите остаться с вами.

– Командир Двести четырнадцатого Мокшанского полка Побыванец Павел Петрович, – протянул руку подъесаулу, оправив потом окладистую бороду. – Прошу вас представить список личного состава и рапорт о проделанном походе. Русская армия отходит, а мы вошли в состав арьергарда и прикрываем отступление войск из Мукдена, – отпустил офицеров.