Дерзкая пленница

Хенли Вирджиния

— Порезал руку, когда чистил оружие. Она так и будет кровоточить, пока ее не зашьют. Я хотел попросить вас: не будете ли вы так любезны сделать это, Эдела?

— Конечно. Входите и садитесь. Я сейчас достану нитки и иголку.

Вид у Хью был подавленный.

— Я подумал, что вы, наверное, не захотите больше видеть меня после того, что произошло вчера вечером.

— Хью, не нужно быть таким чувствительным. С каждым может случиться подобное, — любезно ответила она.

— Со мной такого еще никогда не бывало! — поклялся он.

— Тогда, возможно, то была

моя вина. Я не очень соблазнительна, — призналась она.

— Еще как соблазнительны! Я просто не смог. Мое мужское достоинство опозорено!

— А теперь посидите тихо — я посмотрю вашу руку.

Эдела сняла повязку и промыла рану. Рана была ужасной, но Хью даже не вздрогнул, пока Эдела протирала ее соком папоротника, который предохраняет от заражения. Осторожно сдвинув края пореза, она стала зашивать его — протаскивая нить сквозь мясо сначала с одной стороны, потом с другой. Игла делала маленькие, аккуратные стежки. Хью ни разу не поморщился.

— Что за чепуху вы сказали насчет вашего опозоренного мужского достоинства? Я считаю вас очень храбрым воином.

Хью усадил Эделу к себе на колени. Он целовал ее до тех пор, пока она не стала вырываться.

— Хью, среди бела дня! — говорила она протестующе.

— Дайте мне проверить себя! — умолял Хью. Ее пришлось долго уговаривать, а тем временем его страсть разгоралась все сильнее. И вот Эдела сдалась. Как только Хью оказался рядом с ней в постели, мужество его обмякло, и он опозорился во второй раз.

— Хью, для меня это не имеет значения. Мне эти вещи никогда не доставляли особого удовольствия. Клянусь вам, милорд, для меня это ровно ничего не значит!

— Зато для меня значит! — жестко возразил Хью. — Обещайте мне, что никому не расскажете об этом! — потребовал он.

— Хью, как могла такая мысль прийти вам в голову? — возмутилась она.

— Простите, Эдела. Спасибо, что зашили мне рану.

Он оделся и ушел, стараясь держаться как можно достойнее. А Эдела решила, что ей непременно надо побывать у Мораг.

Войдя в хижину старухи, Эдела удивилась. Беспорядка там уже не было и стало гораздо чище. С соломенной крыши свисали какие-то сохнущие травы, и там же, болтая сама с собой, сидела Обжора. Когда бы не было здесь сороки, Эдела решила бы, что зашла не в ту хижину.

— Мне нужно поворожить, Мораг.

— Ворожить мне запретили. Вы-то должны бы знать, какие порядки завели норманны, — это ведь ни для кого не секрет.

— Ах, Мораг, а я принесла тебе славный, выдержанный сыр! Может, ворожба и не понадобится. Просто посоветуешь какую-нибудь травку.

— Вы все ищете чего-нибудь такого, что умерило бы мужскую похоть?

— Нет! — быстро отозвалась Эдела. — Мне нужно что-то такое, что возбудило бы похоть.

Старуха рассмеялась, раскачиваясь взад-вперед на своем табурете.

— Мораг, это совсем не смешно! — смутившись, жалобно проговорила леди Эдела.

— Смешно! Смешно! Вы разве не помните веревку, на которую навязали узлов и спрятали в опочивальне? Отыщите ту веревку, развяжите узлы — и конец всем вашим морокам.

— Вы опустошили церковь и наши дома! — сказала Лили укоризненно.

— Вильгельму нужны деньги. Нельзя быть королем с пустыми сундуками, — коротко ответил Ги.

— Вот, возьмите мой пояс! — сердито предложила она, срывая его с себя. — Он золотой, а больше мне нечего вам предложить.

Подойдя к ней, он ласково повязал пояс вокруг ее бедер.

— Вы можете предложить мне многое, — нежно сказал он. — Я испробовал все, даже силу. Лили, почему вы не хотите стать моей?

Ее ресницы почти прикасались к щекам, когда она прошептала:

— Но ведь вы не сказали… ничего не сказали мне… о любви.

Ги охватило страшное волнение. Подхватив Лили на руки, он сел к огню и начал укачивать ее, приговаривая:

— О моя красавица, я тебя обожаю!.. Смеясь, он ласкал ее взором своих лучистых зеленых глаз. Взяв прядь золотых волос Лили, Ги накрутил ее на пальцы жестом собственника.

— У тебя самые чудесные волосы, которые я когда-либо видел!.. Мне хочется гладить их, играть ими… Любимая, ты меня околдовала! Твой образ стоит передо мной и днем, и ночью. Красота твоя просто преследует меня. Как смогу я тебя оставить? — Он прикоснулся губами к ее векам. — Я жажду тебя, и жажда эта неутолима. Когда ты здесь, в комнате, меня все время тянет подойти к тебе близко-близко, а едва я оказываюсь рядом с тобой, меня охватывает неодолимое желание коснуться, потрогать тебя. Здесь и здесь… — Он взял ее грудь в свою ладонь, ласково погладил ее. — Когда я слышу твой голос и смех, я тут же возбуждаюсь, и мне все равно, что это могут заметить. Твой запах так действует на мои чувства, что я почти ощущаю твой вкус.

Он нашел ее губы, поцелуй был медленным и долгим; потом его жаркие, жадные губы скользнули по ее шее и вверх, за ухо.

— До встречи с тобой какой-то голос все время говорил мне: «Это не она».

От его близости Лили охватил восторг. Она поняла, что горячо любима.

— Как я жажду держать тебя в объятиях всю ночь!

В голосе Ги было столько желания, что она задрожала. Отвернув лицо, Лили теснее прижалась к нему. Он почувствовал, что она отзывается на его призыв. Его объятия стали сильнее, по жилам пробежал огонь. Лили же казалось, что ее тело тает, сливаясь с его телом.

Ги видел Лили нагой очень недолго, когда пытался взять ее силой; теперь сердце его глухо забилось при мысли о том, что она позволит его рукам раздеть ее и радостно ласкать ее красивое тело. Ги снял с нее платье и сказал словами царя Соломона:

— «И аромат твоих одежд подобен аромату кедра ливанского…»

Дождь бил в оконные ставни, в щели задувал ветер, но они забыли обо всем. Его властные руки стащили с нее последнюю одежду, и у него дух захватило, когда она встала перед ним, укрытая только своими волосами цвета червонного золота. Он наполнил обе горсти этим золотом и поднес их к лицу, чтобы узнать, каковы они на ощупь, на вкус и как они пахнут. Потом отбросил волосы с ее плеч за спину, и ее груди предстали взору его горящих глаз.