Дерзкая. Пленница (тело)хранителя
Шрифт:
– В следующий раз сам пойдешь ее кормить. Иначе я поправлю корону этой сучки сапогом.
– Послала далеко и надолго? – пьяно ухмыляюсь. – Это она может.
– Одобрение?
– Ни хрена, - смотрю на свет через тумблер[i] с виски, отчего серая мгла разбавляется янтарными всполохами. – Я буду это подавлять. Жестоко подавлять. Ни одна женщина так со мной не смеет говорить, особенно эта.
– Избавься от нее, - едва не давлюсь обжигающим напитком.
Хочется врезать Стингрею с кулака. Нельзя говорить под руку. Особенно такие вещи.
–
– Твои планы – стать ее подкаблучником. Ты что собирался сделать? Пустить ее по кругу и отправить папаше видос вместе с ведром попкорна. Только ты попутал наказание и первую, мать его, брачную ночь. Имей в виду. Если это ролевые игры с наследницей в рабыню и господина, а не твое возмездие, я манал в подобном участвовать.
– Бутылку верни, - образ жены и сына давно стерся из памяти. Я стараюсь не замечать, что теперь сознание заполнили огромные, испуганные и дерзкие глаза Беляевой. – Будь спокоен. Еще спляшешь на могиле Белого. Только сначала я его дочь… сука, я ее просто сожру.
– Иди проспись, - Стингрей хватает меня за плечо. Очень зря. Я этого не терплю. С тех самых пор, как меня пытались сломать, избивая впятером.
Двоих покалечил. И умудрился выжить, хоть это и стоило протезирования всей челюсти. Остальные двое долгое время были под знаменами нашей группировки. И такое бывает. Только память ничего не вычеркивает просто так.
Серега не ожидает подобной прыти. Потому и не успевает сгруппироваться, когда я опрокидываю его на стол. Звенит посуда, раскалываясь о плитку на полу.
– Никогда, - замахиваюсь кулаком, не понимая, что друг увернулся и я попал в его поверхность, - не указывай, как мне себя вести. – И запомни, блядь, эта сучка – только моя. Я передумал, въехал? Планы изменились! Трахать или резать на ремни, но это буду делать только я! Пальцем тронешь – оторву все, что шевелится.
– Совсем ебанулся, - поднимаясь на ноги и глядя на расколотый надвое стол, кидает мне в спину Стингрей.
Но я его не слышу. Перед глазами – туман. В теле – озноб. Я словно перемолот и вспорот наизнанку, а после выброшенный за ненадобностью. Ступени наверх кажутся непреодолимыми преградами, но я как-то добираюсь в свою комнату.
Смотрю невидящим взглядом по сторонам. Отчего-то даже не задерживаюсь больше на фотографии Марины с Саятом на руках, что всегда находилась перед моими глазами, где бы я ни был. Как будто виски сделал меня слепым, оставив только способность видеть собственную ярость… и огромные глаза Юльки.
– Ведьма… - сметаю с прикроватного столика все, что там находилось.
Айпад идет сетью расколотого стекла, пистолет гулко звякает. Сжимаю виски руками и просто реву, будто раненый зверь. Глаза жжёт. Это кадры адского калейдоскопа. Белый. Моя семья. Юля. Кайманов с дочерью. Снова Беляев. Совсем ненадолго. И вновь насмешливое лицо Юльки, а в глазах так тщательно скрываемый страх.
Что дальше, я и сам плохо понимаю. В этом доме уже нет никого,
Может, алкоголь даст мне силы сделать то, что я никогда не смогу сделать в здравом уме.
Головокружение отрезвляет. Я с такой силой давил пальцами в височную область, что едва не отключился. Смотрю невидящим взглядом, а затем, разбив стекло кулаком, извлекаю из недр шкафа запечатанную бутылку виски.
Реальность сводит меня с ума. А я собираюсь сойти с реальности. Привычным жестом проверяю патроны в обойме «Беретты», закрепляю за поясом, и лихо подмигнув своей тьме, спускаюсь вниз.
Стингрей так никуда и не ушел. Но мыслит здраво. Знает, что я в том состоянии, когда начну сначала палить в лоб, а потом разбираться, кому и какого, собственно, хрена. Смотрит исподлобья, словно хочет сказать – «ты теряешь контроль, дружище».
Я разберусь с этим позже. Сейчас главное – чтобы никто мне не мешал. И охранял периметр, пока я окончательно не соберусь с силами и не поставлю точку в истории с Беляевой.
В истории, которая так резко и рвано вышла из-под контроля.
Она вскакивает при моем появлении.
Я знаю, что ее сердце забилось сильнее и даже, возможно, укололо болью, пока я спускался вниз. Пока Юля слышала мои шаги. Может, даже безошибочно поняла именно по характеру моей походки, чем ей грозит этот ночной внезапный визит.
Я знал, моя невольница, что ты не заснешь. У тебя бы это не вышло даже под лошадиной дозой самого ядреного снотворного. Как бы ты ни храбрилась и не старалась показать мне, что похищение для тебя – всего лишь яркое приключение, твое сердце буквально трясет от страха перед неизвестностью.
Как иначе, если я отнял у тебя надежду на то, что между нами возможно потепление. А также и на то, что эта месть может миновать тебя. Могла бы. Ты каким-то образом сделала для этого все от тебя зависящее.
Плевать, что и сама не поняла. Это начинаю понимать я, и ничем хорошим для тебя, как для дочери врага, оно не закончится. С наваждением надо расправляться, как с самым жестоким врагом. Обрывать все нити резко. До нечеловеческой боли и до ссадин на ладонях. Чтобы не осталось никаких сомнений.
Юля смотрит на меня так, как привыкла – с надменным вызовом. Она еще слишком молода, чтобы прятать за этой маской страх. И это сводит меня с ума. Щекочет кровь, опьяняет разум. Самый сладкий наркотик, от которого не удержаться – власть.
Власть над тем, кто сам стремился восстановить ее над тобой.
– Солнце встало, пора танцевать, - издевательское приветствие выходит натянутым и абсурдным.
Совсем не так я хотел это произнести. В повисшей тишине оно неуместно. Понимает это и Юля, смотрит уже не так уверенно. Переводит взгляд с бутылки в моих руках на пистолет за поясом. Достаточно сложить эти два предмета и умножить на степень моего состояния, чтобы понять: ничем хорошим это не закончится.