Дерзкие мечты
Шрифт:
— Ну, каково ваше мнение о нашем императоре? — поинтересовался Аллин после обмена официальными приветствиями.
Его чопорный тон заставил Вайолетт улыбнуться, в то время как Гилберт нахмурил брови, сочтя, по-видимому, неприличным то, что художник адресовал свой вопрос его жене, а не ему. Однако Вайолетт решила не обращать внимания на недовольство мужа. Намереваясь ответить, она взглянула на императора.
Это был мужчина среднего роста в возрасте около сорока пяти лет с редеющими серебристо-каштановыми волосами и большими темными глазами, отличающими
Вайолетт чуть наклонилась к Аллину и прошептала:
— Он очень скован, не правда ли?
— Скован? О нет! — поспешно ответил Аллин. — Это врожденное свойство всех Бонапартов, признак императорского звания.
— Вот как! — воскликнула Вайолетт и кивнула. — А кто ему стрижет бородку и закручивает усы в такой нелепой манере?
— Вы не находите их очаровательными? Большинство женщин высоко ценят подобное искусство. Вы просто не понимаете.
— Наверное, не понимаю, — притворно вздохнула она.
— Заметьте, что этот стиль пришелся по вкусу и некоторым представителям мужского пола. — Аллин слегка повел головой в сторону нескольких мужчин, имевших на лицах то же «украшение».
— Какое удивительное совпадение, — обронила Вайолетт, — ведь мужчины обычно не следуют моде, заведенной кем-то другим.
Стоявший рядом Гилберт откашлялся. Он раскачивался на каблуках, держа руки за спиной, что являлось у него признаком возмущения.
— Я полагаю, — проговорил он, — что было бы разумнее поговорить о других вещах.
Вайолетт, увлеченная разговором с художником, совсем забыла о муже. Когда она осознала это, ей стало не по себе.
Аллин посмотрел на Гилберта и тем же шутливым тоном спросил:
— Вы призываете высказываться осторожнее или считаете, что о правителе Франции следует говорить с большим почтением?
— И то и другое, — сухо ответил Гилберт. — Мы — всего только гости в этой стране.
— Верно, — согласился художник. — Равно как и я. Однако, если человек держится за внешние атрибуты власти, он должен также привыкнуть к сопутствующим им камням и стрелам. А также к нападкам острословов, от которых труднее всего защититься.
Аллин посмотрел в сторону солидной дамы, которая помахала ему рукой, чтобы привлечь его внимание. Ее голову венчал тюрбан из серебряных кружев, украшенный страусовым пером. Затем он сцова повернулся к Вайолетт и, глядя ей в глаза, произнес извиняющимся тоном:
— Вы простите меня? Я должен поговорить с той дамой.
Она поняла, что Аллин сделал это ради нее, видя, что его присутствие раздражает ее мужа. Вайолетт кивнула и принялась с интересом наблюдать, как восторженно приветствуют художника в кругу друзей. Сдержанным голосом она сказала мужу:
— Ты мог бы быть немного приветливее.
— К чему? Ты была достаточно приветлива за нас двоих.
— Чтобы компенсировать твое молчание, — ответила она, глубоко уязвленная интонацией его голоса.
Гилберт сделал глубокий вздох, так что его ноздри при этом раздулись.
— Я склонен рассматривать ситуацию иначе. Но как бы там ни было, я не обязан быть чересчур вежливым с мужчиной, который заигрывает с моей женой у меня на глазах.
— Заигрывает? — Обвинение прозвучало столь неожиданно, что у Вайолетт перехватило дыхание.
— Именно. И ты поощряла его своими улыбками и шепотом, более подходящими для спальной комнаты, чем для общественного места.
— Ты… ты должен понять, что мы в последнее время провели вместе много часов. Вполне естественно, что мы подружились. Но почему бы и нет, в конце концов?
Гилберт сурово посмотрел на жену.
— Я уверен, что нет необходимости объяснять тебе это, Вайолетт.
Сарказм, прозвучавший в его голосе, был невыносим. Гордо подняв голову, она ответила:
— Также нет необходимости объяснять тебе, что у тебя мало поводов для ревности.
— Я бы предпочел не иметь их вовсе.
Гилберт резко повернулся на каблуках и двинулся через зал, оставив Вайолетт в одиночестве.
Это было таким вопиющим нарушением приличий, таким контрастом по сравнению с его привычной сдержанностью, что она не могла объяснить его поступок ничем другим, как намеренным наказанием за ее неугодное поведение. По-видимому, он рассчитывал на то, что ей станет страшно одной среди незнакомых людей: Он еще поймет, с возмущением подумала Вайолетт, как глубоко он заблуждался.
Она окинула взглядом зал с калейдоскопическим мельканием драгоценностей, шелка и атласа. В тот момент, когда музыка смолкла, она наконец нашла глазами Аллина. Он словно ожидал этого. Увидев ее, стоявшую в одиночестве, он сразу направился к ней.
Музыка заиграла вновь, наполнив зал прекрасными звуками вальса Штрауса «Лорелея». Аллин подошел к Вайолетт и поклонился, приглашая ее на танец. Она подала ему руку, понимая, что поступает неблагоразумно, но теперь ей это было безразлично. Под его теплым, ласковым взглядом на душе у Вайолетт стало легко, ее губы непроизвольно сложились в улыбку.
Молча они вышли на свободное пространство зала. Подчиняясь его уверенным движениям, Вайолетт плавно закружилась в вальсе, ощущая его горячую руку на своей талии. Волны музыки, казалось, приподнимали их, связывая воедино своим ритмом.
Даже сквозь кринолины и многочисленные слои юбок Вайолетт ощущала энергичные движения его ног, чувствовала сквозь тонкую ткань перчатки напряженную силу его руки. Он танцевал, как и рисовал, уверенно, грациозно и легко.
Вечер, казавшийся ей прежде прохладным, теперь разительно изменился. Ее щеки пылали румянцем от движения и чего-то еще неясного ей самой, что она пыталась скрыть под опущенными ресницами. Тревожные мысли в ее голове перемешались с безрассудными порывами и неудовлетворенными желаниями. Музыка звучала в ее крови, сердце переполняла радость.