Десять дней, которые потрясли весь мир
Шрифт:
Дедоненко с большим апломбом заявил, что гарнизон колеблется. Семёновский полк уже постановил подчиняться всем приказаниям партии эсеров; моряки миноносцев, стоящих на Неве, находятся в неопределённом настроении. Немедленно семь членов комитета были назначены для ведения дальнейшей пропаганды…
Тут взошёл на трибуну престарелый городской голова:
«Товарищи и граждане! Я только что узнал, что все заключённые в Петропавловской крепости находятся в величайшей опасности. Большевистская стража раздела донага и подвергла пыткам четырнадцать юнкеров Павловского училища. Один из них сошёл с ума. Стража угрожает расправиться с министрами самосудом». Раздался рёв ужаса и возмущения, ещё больше усилившийся, когда слово попросила невысокая коренастая
«Это ложь и провокация!
– сказала она своим резким металлическим голосом, не обращая внимания на поток оскорблений.
– Рабоче-крестьянское правительство, отменившее смертную казнь, не может допустить подобных действий. Мы требуем немедленного расследования этого сообщения; если в нём есть хоть малейшая доля истины, правительство примет самые энергичные меры!»
Тут же была назначена особая комиссия из представителей всех партий во главе с городским головой. Она отправилась в Петропавловскую крепость. Мы пошли вслед за комиссией, а в это время дума избирала другую комиссию - для встречи Керенского. Она должна была попытаться предотвратить кровопролитие при его вступлении в столицу…
Пропуск Джона Рида во все места заключения
Была уже полночь, когда мы кое-как проскочили мимо стражи, охранявшей ворота Петропавловской крепости, и пошли по огромному двору, еле освещённому редкими электрическими фонарями. Мы шли вдоль собора, где под стройным золотым шпилем и под курантами, которые всё ещё каждый полдень играли «Боже, царя храни», [67] находятся могилы русских императоров… Кругом было пустынно; в большинстве окон не было света. Время от времени мы натыкались на дюжую фигуру, медленно подвигавшуюся в темноте и отвечавшую на все наши вопросы обычным: «Я не знаю».
[67]
Куранты Петропавловского собора играли «Коль славен…».
– Ред.
Слева маячил низкий тёмный силуэт Трубецкого бастиона, той самой могилы для живых людей, в которой при царском режиме умерло или сошло с ума так много самоотверженных борцов революции. В мартовские дни Временное правительство посадило сюда царских министров. А теперь большевики посадили сюда министров Временного правительства.
Какой-то моряк с готовностью проводил нас в комендантскую, находившуюся в маленьком домике около монетного двора. В тёплой и прокуренной комнате вокруг весело кипящего самовара сидело человек двенадцать красногвардейцев, матросов и солдат. Они очень сердечно встретили нас, предложив чаю. Коменданта не было. Он сопровождал комиссию думских саботажников, утверждавших, что юнкера перебиты. Казалось, это очень забавляло солдат в матросов. В углу комнаты сидел невысокий лысый человек в сюртуке и богатой шубе. Он кусал усы и поглядывал исподлобья, как загнанный зверь. Его только что арестовали. Кто-то, небрежно взглянув на него, сказал, что это какой-то министр или что-то в этом роде… Человечек, казалось, не слышал этих слов. Он был явно перепуган, хотя никто не проявлял никакой враждебности.
Я подошёл к нему и заговорил по-французски. «Граф Толстой, - ответил он мне, чопорно кланяясь.
– Не могу понять, за что меня арестовали. Я спокойно возвращался по Троицкому мосту домой, а двое из этих… э-э… личностей задержали меня. Я был комиссаром Временного правительства при генеральном штабе, но министром ни в какой мере не был…»
«Отпусти его, - сказал один из матросов.
– Что его бояться?…»
«Нет, - ответил солдат, приведший арестованного.
– Надо спросить коменданта».
«Коменданта?
–
– Для чего же мы революцию делали? Уж не для того ли, чтобы снова слушаться офицеров?»
Прапорщик Павловского полка рассказал нам, как началось восстание: «В ночь на 6-е ноября (24 октября) полк был на дежурстве в Генеральном штабе. Я был в карауле вместе с несколькими товарищами. Иван Павлович и ещё один товарищ - не помню его имени - спрятались за оконными занавесями в комнате, где заседал штаб, и подслушали там очень много серьёзных вещей. Например, они слышали приказ: ночью же привезти в Петроград гатчинских юнкеров, и приказ казакам к утру быть готовыми к действиям… Все главные пункты города должны были быть заняты ещё до рассвета. После этого штабные собирались развести мосты. Но, когда они стали говорить, что надо окружить Смольный, тогда Иван Павлович не выдержал. В это время входило и выходило очень много народу, так что ему удалось выскользнуть из комнаты и пробраться в дежурную, а подслушивать остался другой товарищ.
Я уже подозревал, что тут что-то замышляется. К штабу всё время подъезжали автомобили с офицерами, тут же были и все министры. Иван Павлович рассказал мне всё, что слышал. Было половина третьего утра… С нами был секретарь полкового комитета. Мы всё рассказали ему и спросили, что делать.
“Арестовывать всех входящих и выходящих”, - ответил он нам. Так мы и сделали. Через час мы уже поймали несколько офицеров и двоих министров и отправили их прямо в Смольный. Но Военно-революционный комитет ещё не был готов: он не знал, что делать, и скоро оттуда пришёл приказ всех отпустить и больше никого не задерживать. Мы бросились в Смольный - всю дорогу бегом. Пока мы им втолковали, что война уже началась, прошло, я думаю, не меньше часу. Мы вернулись в штаб только к пяти часам, а за это время почти все арестованные уже разошлись. Но кое-кого мы всё-таки удержали, а весь гарнизон был уже на ходу…»
Красногвардеец с Васильевского острова очень подробно рассказал, как прошёл великий день восстания в его районе. «У нас не было ни одного пулемёта, - говорил он, улыбаясь, - и из Смольного тоже никак не могли получить. Товарищ Залкинд, член районной управы, вспомнил, что у них в управе, в зале заседаний, стоит пулемёт, отобранный у немцев. Мы с ним прихватили ещё одного товарища и пошли туда. Там заседали меньшевики и эсеры. Ну, ладно, открыли мы дверь и пошли прямо на них, а они сидят себе за столом - их человек двенадцать-пятнадцать, а нас трое. Увидели они нас - сразу все замолчали, только смотрят. Мы прямо прошли через комнату и разобрали пулемёт. Товарищ Залкинд взвалил на плечо одну часть, я другую, и пошли… И никто нам ни слова не сказал!»
«А знаете, как был взят Зимний дворец?
– спросил какой-то матрос.
– Часов в одиннадцать мы увидели, что со стороны Невы не осталось ни одного юнкера. Тогда мы ворвались в двери и полезли вверх по лестницам, кто в одиночку, а кто маленькими группами. На верхней площадке юнкера задерживали всех и отнимали винтовки. Но наши ребята всё подходили да подходили, пока нас не стало больше. Тогда мы кинулись на юнкеров и отобрали винтовки у них…»
Тут вошёл комендант - весёлый молодой унтер-офицер с рукой на перевязи. Под глазами у него были глубокие крути от бессонницы. Он поглядел на арестованного, который сразу начал объясняться.
«Да, да, - прервал он его речь.
– Вы член того комитета, который в среду отказался сдать нам штаб. Впрочем, вы нам не нужны, гражданин. Примите извинения…» Он открыл дверь и движением руки показал графу Толстому, что он свободен. Некоторые из присутствующих, особенно красногвардейцы, слабо запротестовали, а матрос с торжеством заявил: «Вот!… А я что говорил?»
К коменданту обратились двое солдат. Они протестовали от имени крепостного гарнизона. «Заключённые, - говорили они, - получают тот же паёк, что и стража, а между тем досыта никому не хватает. С какой нам стати нежничать с контрреволюционерами?»