Десятые
Шрифт:
– А вы не думаете, – сказал Паша Гусь, – что сначала одна пела, а потом другая?
– И обе плохо кончили, – зловеще добавил Андрей.
Макс попытался пошутить:
– Кончали, может, и хорошо, а вот закончили действительно…
– Да, потерялись конкретно, – согласился Игорь. – Про Барби не в курсе, а Лена…
– Ну, ты еще маленький был при Барби, – перебила Ольга. – А нашему поколению она запомнилась. Своя девчонка и по возрасту, и по всему, и – звезда.
– Да сколько их было, – отмахнулся Андрей и допил свое пиво.
– Нет, Барби особенная
– Ладно, всё, – остановил Андрей, – надо с песней определиться, будем или не будем. Меня лично текст не впечатлил.
Ольга тут же захныкала, почти искренне:
– Андрюш, хорошая песня получится. Я в следующий раз запись принесу. Давайте разучим, я классно петь буду.
– А не боишься, – хмыкнул Гусь, – что тоже испаришься, как эта Барби?
– И Лена Белоусова, – добавил Игорь.
Лицо Ольги напряглось, разгладилось, стало и красивым, и одновременно жутким, как у неживой.
– А что мне терять? – как-то горлом спросила она. – Меня и так как бы нет.
Она замолчала, и остальные тоже молчали. Дробов, не поворачивая головы, оглядел доступное глазу пространство.
Дом, белье на некоторых балконах, на площадке дети играют, к скамейке подбирается голубь, мечтая найти какие-нибудь семечки, над домом сочно-синее, уже предвечернее небо. Без туч… Вроде всё нормально, спокойно, а в действительности… Вспомнился фильм «Ночной дозор», и послышался шепоток прячущейся повсюду, под каждой тенью, нежити. Ждущей момента, чтобы накинуться.
И, видимо, это казалось не только Дробову.
– Ой, блин! – вскочил Гусь. – Пойду узнаю, что там… Как играть через неделю? Ни фига вспомнить не успеем.
Он дернул дверь, исчез в полутьме. Дверь за ним медленно закрылась. Ольга почти про себя, ласково и жалобно запела, глядя в бумажку:
Мальчишка мой единственный,
Соломенная стрижка,
Носи меня за пазухой,
Ведь я…
– Объясни мне, Оль, – заговорил Андрей, – что такое «соломенная стрижка»? Я понимаю, это волосы могут быть соломенными. А стрижка?..
– Не глумись! – противно, тонко крикнула она. – Это… Не мешай мне вспоминать!
– Вспоминай у себя в кровати! – криком ответил Андрей.
– Погоди… Нет, – сказал Макс, – в натуре хорошая песня получиться может. Народу такое нравится. Душещипательная. Я уже фишку для своей партейки придумал.
– Фигня это, – Андрей вытряхнул из пачки сигарету. – Вообще фигней мы занимаемся. Да. Просто убиваем свои жизни…
– Хэй! – высунулся из-за двери Паша Гусь. – Заработало!
Парни похватали чехлы и футляры.
– Слава богу, – выдохнул клавишник Игорь, – чуть все не перегрызлись окончательно.
2012
Хоккей с мячом
Подмосковья Бурков
Да, Подмосковье было для Буркова белым пятном. Хотя фирма, в которой работал, сотрудничала как раз с подмосковными предприятиями. Каждый день Бурков видел в документах «Шатура», «Воскресенск», «Электросталь», но не представлял, не мог представить, как и чем живут люди, как выглядят эти городки. Легче было представить какой-нибудь Воронеж или Мурманск, а здесь тень огромной Москвы делала окружающее почти неразличимым, казалось, что Воскресенск, Апрелевка, Подольск – всего лишь отдаленные микрорайоны столицы.
Приезжая на родину, в Абакан, Бурков тут же собирал удочки и ехал на Енисей или, разузнав, как нынче с грибами, ягодами, отправлялся в лес. А здесь, в Москве, даже не думал об этом. Москва-река была для него мертвой, леса – пустыми, и даже когда Бурков видел белые или лисички, которые продавали старушки у метро, не воспринимал их как настоящие, спокойно проходил мимо.
Если жена готовила стерлядь или карпа из подмосковных прудов или грибы из подмосковных лесов, ел, но равнодушно, как любую другую еду. То есть без того чувства, какое возникало раньше, когда обгладывал мяско с хребточка пойманного им самим окунька или ельца, накалывал на вилку найденный масленок…
С природой в Москве Бурков соединялся лишь во время прогулок по Измайловскому парку, да и то времена эти прошли – дети подросли, гуляли уже сами по себе… Может, когда-нибудь снова станет медленно ходить по дорожкам, тропинкам – на пенсии, с внуками.
Был, правда, период, когда собирались компанией у одного художника в поселке Клязьма. Но давно было это, почти забылось.
В тот день у Буркова не было никакого желания оказаться в Подмосковье. Приехал к десяти в офис, устроился за столом, включил компьютер. Посмотрел, попивая чай, новости в интернете, готовясь приступить к делам, которых под конец года становилось всё больше и больше.
Да, дела надо было делать, разгребать эти горы, и обстановка – отдельный просторный кабинет, умеренно греющая батарея, тишина, чистота – подходящая… Трудись не хочу.
Но трудиться не получалось. Тишина и чистота, отдельность в последнее время порождали вялость, дремоту, выталкивали наружу какую-то глубинную усталость. Так бывает иногда по утрам (и все чаще) – встанешь вроде бы бодрым, готовым горы свернуть, прямо подпрыгиваешь возле кровати, а внутри разрастается, растекается по всему телу тяжесть… В детстве плавили свинец из аккумуляторов и заливали в форму пистолетика, и форма становилась тяжелее, тяжелее. Так и сейчас, только такая форма – ты сам… И вот садишься бессильно, и уже нагнуться, чтоб натянуть носки, нет сил.