Десятый праведник

Николов Любомир

— Загадка! Как про волка, козу и капусту. Где ж ты тогда проходишь?

— Вот здесь, — торжественно показал он воображаемое место на скатерти. — Ущелье Горж де Созе. Когда-то туристический объект, но после Коллапса туда никто не суется… Как у тебя с восхождением? Маршрут через водопады трудный, имей ввиду.

— Справлюсь, — пообещала она.

Николай тяжело встал из-за стола. В коленях была слабость. Не стоило столько пить, подумал он. Он обошел вокруг стола и похлопал Джейн по плечу.

— Ладно, конец празднику. Пора ложиться. Уже поздно, а завтра нас ждет трудная дорога.

Она повернулась к нему и начала подниматься — как-то неловко, заметил Николай, потому что места между ними оставалось совсем мало и кто-то должен был уступить, но ни он, ни она этого не делали; стол качнулся, упал назад, их тела соприкоснулись,

и внезапно он почувствовал, как сквозь одежду перехлестывает жаркая волна чего-то, что он пытался сдержать в течение всего вечера — сначала с помощью злости и досады по отношению к даме, потом с помощью глубокомысленной беседы. Его руки сомкнулись на ее спине, в то время как ее впились в борта пиджака, увлекая его вперед и вниз, к глубоким, загадочно нефритовым глазам. В комнате сразу стало как-то слишком жарко, лоб его пылал, и не хватало воздуха — может быть, от неожиданной силы, с которой прижималась к нему Джейн. Их лица соприкоснулись, он почувствовал губами уголки ее губ, но когда попытался прикоснуться к ним, они ускользали, и он то одной, то другой щекой ощущал ее сдержанное дыхание. Она опустила правую руку, и в горячечном тумане, заполнившем его сознание, промелькнула мысль, что она хочет его оттолкнуть. Но вместо этого Николай почувствовал, как ее тонкие пальцы схватили его за галстук, лихорадочно дергая в разные стороны, пока узел не ослаб, и в этот момент их губы наконец встретились — не с нежностью, а с грубым нетерпением какой-то невыносимой жажды, с яростью необъяснимого соперничества и гонки к неосознанной, бесконечно далекой и в то же время столь близкой цели. Все вокруг исчезло, оставались только дрожащие от напряженного ожидания лица, оставалась опора в виде стола, без которой они давно потеряли бы равновесие… и оставалось тупое, бесившее сопротивление одежд, которые не хотели поддаваться, не хотели отступать перед поспешными, неловкими движениями. Их руки мешались, сплетались, дергали и рвали, синий пиджак полетел на пол, вслед за ним рубашка; зеленое платье соскользнуло вниз с острых маленьких плеч, и трудно сказать, сколько времени длилась эта лихорадка, пока между их телами не рухнула наконец преграда. Твердые, как камешки, соски ее грудей выписывали причудливые арабески на его обнаженной коже. Она опять впилась в него руками, увлекла назад всей тяжестью своего тела, и столешница оказалась под ними. Где-то бесконечно далеко, словно в другом мире, раздался и заглох звон разбитого стекла. Николай на мгновение открыл глаза и увидел возле своего лица белую скатерть с пятном от вина, по форме пятно напоминало звезду. Наконец бесплотный мрак поглотил его, и не осталось ничего, кроме податливого, упругого и гибкого безымянного тела под ним, поисков вслепую, пульсирующего желания и внезапного, бьющего, как удар током, прикосновения ее руки, которая повела его в еще более глубокий мрак, забытье и всеобъемлющую первичную теплоту, где спадают оковы времени, пространства и собственного «я».

Много позже, когда они лежали рядом в спальне наверху, он догадался спросить:

— А в Вельтбурге у тебя есть у кого остановиться?

— У Жака… Е… жерона, — пробормотала спросонья Джейн где-то в районе его груди.

Все когда-нибудь там окажемся, подумал Николай и долго еще не мог уснуть — возбужденный и напряженный, прислушиваясь к стонам ветра в мертвом селе. Тепло женского тела в его объятиях было до отчаяния хрупким и уязвимым.

5

Опять его разбудило воркование голубей. Не открывая глаз, Николай с удовольствием вдохнул прохладный свежий воздух, потянулся под одеялом, и вдруг сердце у него защемило. Место рядом было пусто. На простыне под ладонью не было и намека на тепло человеческого тела. Он откинул одеяло соскочил на пол и пробежался мутным взглядом по пыльной комнате. Никаких следов Джейн Диксон. Окно в заросший бурьяном двор было распахнуто. Проспал, подумал с неясной тревогой Николай и вновь осмотрел помещение. Его одежда висела на стуле, где он и оставил ее с вечера перед тем, как переодеться. Все еще спросонья он шагнул к стулу и, пока натягивал брюки, прислушался, нет ли какого шума внизу. Может быть, Джейн готовит завтрак — правда, непонятно из чего, если вчерашний ужин съел все имеющиеся у них запасы, но она человек изобретательный, что-нибудь придумает.

Потом он заметил пятно на пыльном полу в углу, там, где он оставил свой рюкзак.

В груди застрял комок горькой обиды, ярости и разочарования. «Убью, — подумал он и бросился, не завязав шнурки, к двери. — Я убью ее!» Коридор встретил его сумраком, пылью и запахом погасших угольков в камине внизу. Тишина была плотной и застарелой, тишина дома, покинутого еще на рассвете. Подкованные ботинки застучали по деревянным ступенькам лестницы, но даже этот звук не мог разбудить безжизненное чувство запустения. На нижней ступеньке Николай споткнулся, не смог сохранить равновесия, пролетел через холл и влетел в столовую.

Рюкзак был первое, что он увидел. На столе, рядом с заботливо сложенной скатертью. Все еще недоверчиво он шагнул вперед и расстегнул ремешок, но все оказалось на месте. Она не взяла ни одного коробка спичек. Лишь кое-что добавила.

Бутылку анисовой водки.

Николай рассмеялся. Потом смачно выругался, с легкой злостью и большой долей уважения и симпатии, как сделал бы это его близкий друг Мишин. Собрался было выбросить бутылку, но, подумав, сдержался. «Сохраню как память, вместо банальной увядшей розы между страницами ветхого альбома с пятнами слез на пожелтевшей бумаге. Как она обвела тебя вокруг пальца, — весело усмехнулся он. — Соблазнила и бросила — такого с тобой еще не случалось, а, приятель? Впредь будет урок, следующий раз будешь оберегать невинность от всяких сомнительных авантюристок».

В столовой было на удивление чисто. Не осталось ни следа от разбитых ночью бокалов, пепел в камине тоже был вычищен, а зеленое платье и синий костюм куда-то исчезли, видимо, их повесили в какой-нибудь гардероб. Николай пожал плечами. Что ж, раз считаешь себя наследницей, то совершенно нормально содержать дом в порядке, даже если и не собираешься туда возвращаться. Он почувствовал легкий укол совести, вспомнив, какой беспорядок оставил вчера утром в другом селе и еще хуже в здешнем трактирчике. Может, она и там решила прибраться? Хотя вряд ли, он покачал головой и вернулся на второй этаж одеваться дальше.

Обида не проходила — легкая, но упорная и болезненная, как заноза, которая время от времени, неожиданно кольнув, напоминает о себе. С этой обидой он надел рубашку и куртку, подумал, что так ему может быть жарко днем, и вспомнил поговорку, которую любил повторять его дед: «Летом без бурки, зимой без трубки в горы не ходи». Простая и мудрая поговорка, придуманная много веков назад каким-то балканским горцем, прочно стоящим на земле. Сегодня время именно таких людей, а не вшивых интеллигентов, которые любят покопаться в собственных переживаниях. Людей с первичным животным инстинктом — выживает сильнейший, как Баска, или с фанатичной верой, как отец Донован, или одержимых властью, как Аренс. Остальные — балласт, песок в смазке, который постепенно разъедает механизм и рано или поздно приводит к фатальной ошибке.

И все же обида оставалась. Спускаясь вниз, чтобы взять рюкзак, Николай мысленно ощупывал эту обиду, как щупают языком больное место там, где только что удалили зуб. Бутылка анисовки, чтоб ей пусто было!.. Что бы это значило? Высокомерная издевка или прощальная дружеская шутка? Вряд ли ему когда-нибудь удастся это выяснить… если, конечно, не придется еще раз встретиться.

«Или если догоню», — подумал он, взваливая рюкзак на плечи, и вдруг почувствовал, как знакомая тяжесть одним ударом наполняет его тело холодной, стальной решимостью. Он был жив, здоров, бодр и гибок, боль растворилась в нетерпеливом ожидании, и, казалось, даже шипы ботинок впивались в пол как-то по-особому, с остервенением в предвкушении предстоящей погони.

Утро было ясным и свежим; в холодном воздухе его звонкие шаги разносились на дальнее расстояние, и сейчас село отнюдь не выглядело зловещим или мертвым — просто кучка брошенных домов, наследники которых рано или поздно должны вернуться. Николай опять рассмеялся, на сей раз без тени печали, и ускорил шаг. Он давно не испытывал такого удовольствия от бега наперегонки со временем и горными тропами, радости от налитых силой мускулов.

Село осталось позади, шоссе пролегало по старому каменному мосту через Созе и поднималось вверх по склону среди лесной чащи. Сквозь потрескавшийся асфальт пробивались кустики травы; иногда Николай замечал примятый стебелек и довольно кивал. Следы были свежие, оставленные час назад, не больше. Он догонит ее, в этом нет сомнения.