Дети богини Кали
Шрифт:
– Да иди ты к чёрту со своей партией! – голос Саймона слегка задрожал, так, словно он собирался заплакать, – почему ты считаешь, что люди должны соответствовать твоим ожиданиям? И сразу меняться, сминаться, как глина, в соответствии с твоими претензиями? У меня совершенно иные представления о счастье – я хотел бы жить в маленьком домике у моря, своём собственном, тихо и спокойно, выходить по утрам на веранду и пить чай, любуясь рассветом над водой, растить детей, пусть их было бы много, чем больше, тем веселее, и они бегали бы босиком по лужайке, и смеялись…
– Мещанство, –
– Ну вот поэтому нам с тобой и не по дороге, – произнёс Саймон неожиданно смиренно, уже без всякой агрессии, без желания переубедить, он просто констатировал некий печальный факт об их отношениях, – удачи в партийной работе.
В тяжёлой металлической трубке автомата, забарабанили, застучали как градинки по крыше, короткие гудки. Онки устало повесила её на рычаг, и, облокотившись на пластиковое ограждение кабины, постояла немного, думая что-то отрывочное, невнятное. Мимо прошёл юноша в красном плаще с маленькой собачкой под мышкой. Стоящую на тротуаре девушку проглотило подошедшее такси… Начался дождь. Он расчертил длинными штрихами прозрачную стенку телефонной кабины. И Онки вдруг захотелось спать. Так много бумаг было сегодня, и завтра будет много бумаг, ещё больше…
Нажав отбой и швырнув телефон на столик, Саймон спрятал лицо в ладони. «Я ненавижу её, ненавижу… ну погоди, Онки Сакайо!..» Всякий раз, когда ему случалось разозлиться на эту девушку, ярость вспыхивала в нём с той же силой, что и любовь.
Он подошёл к окну. Весенний вечер звенел и сиял, ещё пока очень ярко, золотисто. На дворе ослепительно цвела черёмуха – лёгкий ветерок налетал и сдувал с неё легкие лепестки, носил их над парковыми дорожками – точно снежинки.
Саймон пошёл в умывальную и глянул в зеркало. Немного бледный, с возбуждённо горящими изумрудными глазами, тонко выпирающими ключицами в глубоком вырезе майки – он был удивительно хорош, и сам отметил это с неожиданным задорным злорадством. Вот я какой, Онки, но только тебе теперь ни за что не достанусь!
Саймон надел самую красивую из своих рубашек, атласную, нежно-нежно кремовую, с едва заметно серебрящимся на свету цветочным орнаментом, новую, на которую он очень долго копил и которую ни разу ещё не надевал – берег её для того дня, когда они наконец-то поедут с Онки Сакайо в мэрию…
«Какая она всё-таки засранка!»
Он тщательно подвел глаза, аккуратно повязал на свою стройную шейку модный галстук, однотонный, оттенка цветущей сирени, и хищно улыбнулся своему хорошенькому отражению. Задумав пакость, сразу почувствовал, что его настроение стало заметно лучше.
– Что, опять твоя прикатит на очередном шикарном автомобиле, взятом в прокате? – как обычно хмуро пошутил вахтёр, увидев направляющегося к главному выходу Саймона.
– Нет, – ответил он смело, – сегодня я сам поеду в Атлантсбург.
– Тебе разрешили?
– За всё время моего пребывания здесь, я
Вахтер пытливо и, как показалось Саймону, слишком уж долго смотрел на него из-под маленьких круглых очков.
– Ладно, иди. Помни только, что ворота закрываются в двадцать три ноль-ноль. И не каждая девушка, – вахтер вздохнул, – готова взять ответственность за твою честь, оказавшись с тобой наедине.
– Спасибо, – юноша уважительно заглянул старику в глаза и решительно направился к воротам.
Вахтер нажал кнопку, и тяжелая металлическая створка пешеходной калитки медленно поползла в сторону; из расширяющегося проема на Саймона подуло ветром, он сморщил ткань нарядной рубашки, подхватил длинную челку юноши…
Всего один шаг через порог.
Невидимый уже вахтер, повелитель ворот, снова нажал кнопку, и тяжелая створка послушно пришла в движение, поползла медленно, только теперь уже в другую сторону – проем, выпустивший хорошенького юношу в коварный и опасный вечерний мир, постепенно сузился в щелку и исчез.
Оставшись один на один с широкой автострадой, по которой как вихри проносились быстрые автомобили, Саймон испытал смутное грустное чувство.
Ему стало очень одиноко.
Вытянув левую руку в сторону, он пошёл вдоль пыльной обочины, ожидая свою судьбу с замиранием сердца, одновременно и тревожным, и сладким.
– Куда это вы направляетесь, молодой человек? – спросила выглянувшая из притормозившей машины женщина в тёмных очках.
– В Атлантсбург, – уверенно ответил Саймон, – вы меня подвезете?
– Садись, – женщина потянулась и приоткрыла ему переднюю дверцу, – не страшно одному? Мало ли, вдруг я маньячка?
Она оглядывала юношу с весёлым любопытством. Разговаривая с Саймоном, незнакомка приподняла свои очки. Тонкие смеющиеся морщинки лучиками расходились от глаз – на вид ей можно было дать лет пятьдесят. На руке – стильные дорогие часы. Кожаные сидения в автомобиле.
Такая не будет грабить юношу на дороге, да и взять то у Саймона нечего, всех богатств у него – тоненькая золотая цепочка с медальончиком Кристы Дочери Господней да невинность…
Мысленно Саймон уже доверил этой женщине свою судьбу. Она показалась ему достойной этого.
– А я, может, как раз и ищу маньячку… – сказал он со странной для такой, очевидно, шутливой фразы серьезностью.
Решительно сел в автомобиль и захлопнул за собой дверцу.
– Интересный ты товарищ, однако, – сказала незнакомка, посерьезнев и как будто засомневавшись, – ладно, едем… В Атлантсбург, так в Атлантсбург…
Саймон толком не знал ещё, что он собирается делать. Пойдёт, наверное, в какой-нибудь бар. Приметит там девушку, желательно красивую, непременно высокую и стройную, жилистую, совсем не похожую на круглощёкую, плотнобокую, белую, как пельмень, Онки – назло ей! – постреляет глазами, вот он я, дескать, прекрасный и свободный, не робей, подойди, у тебя есть шанс…