Дети богини Кали
Шрифт:
– Ну иди, ищи, – ответила она, и в лице её сверкнуло что-то жёсткое, упрямое.
Саймон немного оробел, но пошёл, однако, медленно, мелкими шажками по залитому фонарным светом тротуару. «И ведь уйдёт!» Девушка-лейтенант всё это время стояла, нервно стиснув губами потухшую сигарету, и напряженно смотрела вслед Саймону – он ни разу не оглянулся. Она догнала его в конце улицы.
– Что же всё-таки с тобой случилось? – спросила, привлекая юношу к себе и начиная гладить по волосам, как расстроенного ребенка; они вышли из пятна фонарного света и стояли
Саймон ничего не отвечал, он просто стоял рядом, освещая своей красотой ее, вполне возможно, последнюю ночь на земле. Он протянул ей руку, чтобы она вела его, и внутри у него всё застыло от волнующего предвкушения…
Над баром располагалась маленькая комнатка, предназначенная как раз для таких встреч. Она сдавалась на час – для этого достаточно было сунуть хмурой девушке за барной стойкой хрустящую купюру и слегка подмигнуть – та мигом соображала, что к чему.
Они поднялись по тёмной узкой лесенке в дальнем углу бара и очутились на небольшой площадке перед дверью.
– Ты хорошо подумал? – спросила она, бережно заключая его лицо в ладони, и с упоением заглядывая в него.
– Да, – ответил Саймон, пытаясь обнять ее неловкими, робкими руками.
Она горько усмехнулась и толкнула дверь в комнатку. Обстановка там была весьма убогая – узкая постель под пошлым бордовым покрывалом, в нескольких местах полинявшим, мрачные обои с нелепыми ляпистыми узорами, столик с подсыхающей розой в вазе – для романтического настроения, наверное…
– Да ты хоть знаешь, что я с тобой делать-то буду? – в ее голосе звучала ласковая и грустная насмешка; но она смотрела на него без улыбки, любуясь и одновременно скорбя своими большими тёмными глазами, силясь вобрать в себя, запомнить; она смотрела на Саймона как на нечто бесконечно прекрасное, но обреченное скоро исчезнуть – как на падающую звезду, как на рассыпающийся в воздухе салют, как на всполохи полярного сияния, полощущиеся в темном небе словно летящие по ветру газовые шарфы…
Он вспыхнул, прильнул к ней, не поднимая глаз, взволнованно трепеща длинными ресницами. Он не знал, совсем ничего не знал, он дал ей руку, чтобы она повела его в волшебную страну; Саймон понял теперь, что не зря он берег себя до семнадцати лет от тем, на которые говорили шепотом, от непристойных видеороликов, которые смотрели тайком, от неумелых потных рук ровесниц…
Прикосновения девушки были как солнечные лучи, как падающий яблоневый цвет: с каждой секундой тело Саймона наполнялось тихой приятной дрожью, словно пузырьками лимонада – он закрыл глаза, и она целовала его веки, виски, шею…
– Кто знает, может быть, твоя невинность, оставшись как маленькая волшебная искорка у меня внутри, сохранит мне жизнь в бою…
Она целовала его и потом, как бы в благодарность, целовала долго, грустно – словно надеясь вернуть то, что взяла у него; он вдруг застеснялся своей наготы и натянул на себя застиранную простынку.
– А у тебя разве нет жениха?
Она курила лежа, длинно выдыхая дым в потолок, он придвинулся и положил голову на её плечо.
– Был. В прошлый мой визит домой он сказал,
Перед узким мутным зеркалом она оделась, сверкая в полумраке сильным молодым телом, сосредоточенно застегнула гимнастёрку, ремень на поясе, наладила как следует фуражку, снова превратившись из нежной любовницы в офицера.
– Пора. У нас самолет.
Собираясь уходить, она чуть-чуть помедлила, оглядела в последний раз комнату: сухая роза в вазе, лампа на столе, Саймон, пересеченный в районе живота молочной речкой простыни, тоненький, белый, в тусклом освещении похожий на фарфоровую куколку, его рубашка на полу – словно кучка снега, стекающий тонкой струйкой с трёхногого стула галстук…
– Ты за свою честь не опасайся, – сказала она, обернувшись в дверях и остановив на лице юноши блестящие карие глаза, – если я останусь в живых, то возьму тебя мужем, если ты конечно этого захочешь, узнав меня поближе… А если погибну… Тогда назовешь моё имя… Флорисса Гоменид. Жениха героини войны любая возьмёт с радостью.
–
Онки никогда особенно не задумывалась о своей преданности партии. Она принадлежала к тому счастливому типу людей, которые могут самоотверженно трудиться, не считая себя при этом служителями какой-либо глобальной идеи. Она решала конкретные задачи. Составляя список опасных пешеходных переходов, Онки думала в первую очередь о тех людях, которые будут переходить дорогу, о стариках и старушках, о молодых отцах с детскими колясками… Абстрактное «общее дело» в которое, словно малый ручей в реку, должно было влиться её маленькое дельце, пока не слишком её волновало.
Пробуждение в душе девушки наряду с деятельным и другого, громкого, плакатного патриотизма произошло в связи с одним из ряда вон выходящим событием. Как-то раз, заработавшись, она задержалась в офисе партии до позднего вечера, и охранница, позабыв о ней, заперла здание на ночь и включила сигнализацию. Обнаружив это чуть позже, Онки не слишком сильно огорчилась – она вернулась в рабочий кабинет с намерением поспать на столе. И вот именно в эту ночь здание подверглось нападению представителей агрессивной оппозиции, они и прежде совершали подобные акции протеста в разных уголках страны – забрасывали окна офисов правящей партии тухлыми яйцами, писали на стенах краской неприличные надписи, иногда даже швыряли бутылки с зажигательной смесью – но никогда ещё Онки не приходилось лично сталкиваться с подобного рода хулиганством.
Злоумышленники влезли в офис через окно. Онки догадалась об этом по тихому стуку рамы. Они проникли в помещение, соседнее с тем, где она сидела. Осторожно встав, Онки тихо добралась до двери и заглянула в соседний кабинет. Несколько девушек в недорогой спортивной одежде орудовали в беззащитно опустевшей на ночь, уснувшей, затемнённой комнате – одна из них, взгромоздившись на стремянку, усердно выводила краской на стене первую букву, скорее всего, ругательного слова, вторая поливала из чайника бумаги, безалаберно оставленные кем-то на столе, отчего печати и штампы расплывались, становясь похожими на больших пауков, а третья сосредоточенно подпиливала ножовкой деревянные опоры одного из офисных столов.