Дети богини Кали
Шрифт:
–
Как представитель юридического лица, осуществляющего опеку над несовершеннолетними, Аманда Крис имела свободный доступ к личным счетам всех воспитанников до достижения ими совершеннолетия. И несколько сотен тысяч атлантиков Малколма не давали ей покоя – воспользоваться некоторой частью этих средств в определенных целях она имела право, существовал закон, согласно которому воспитанник, нашедший высокооплачиваемую работу, мог отблагодарить образовательное учреждение, столько лет безвозмездно дававшее ему знания и кров…
Всего то ничего – подделать несколько подписей и под предлогом очередного бездонного «благоустройства территории» перевести деньги на другой счет…
И готово. Можно наслаждаться жизнью. Ведь об этом источнике
Свекровь-прокурор, энергичная женщина 55 лет, всегда обращалась к ней только официально, по фамилии. Она многозначительно приподнимала темные брови, собирая несколько складочек на высоком лбу и с ироничным прищуром осведомлялась:
– А вы действительно хорошо заботитесь о моем сыне, леди Крис?
И от этого прищура, от пристального взгляда светлых проницательных глаз прокурора, и от её насмешливо-недоверчивых интонаций, по позвоночнику Аманды всякий раз пробегал легкий холодок.
– Ну что же вы так испугались? – добавляла потом со смешком свекровь, – с лица прям спали. Я шучу.
Но вор, крадущийся по темной улице с награбленным добром, как известно, испугается и мыши, перебежавшей ему дорогу. «Шуточки» – со злостью думала Аманда, глядя в синюю спину прокурорского пиджака свекрови, «так смотрит, как будто бы знает что-то…» Положить конец своей двойной жизни она, однако, не находила сил – убежденное злодейство явление довольно редкое; и всякое первичное нравственное преступление имеет началом в большинстве случаев слабость, а не умысел, лишь дальнейшее развитие и укрепление преступного образа мыслей обусловлено сформировавшейся уже привычкой ко злу, постепенной адаптацией к нему совести – изначально Аманда просто не смогла преодолеть искушения, взглянув в большие доверчивые глаза двадцатилетнего мальчика, пришедшего к ней устраиваться на работу. А то, как покорно и почти испуганно он дался ей, растрогало её, обожгло жалостью, которая тоже нередко толкает людей на ошибки, и язык не поворачивался сказать юноше правду – сама собою лилась сладкоречивая ложь про скорый развод с мужем, женитьбу и всё в этом духе. Аманда сама замкнула вокруг себя этот порочный круг, и теперь оставалось только успевать поворачиваться в нём, как он того требовал, ловчее и ловчее с каждым днем, используя всё более изощренные средства, чтобы оставаться в равновесии.
–
Наступила зима, и заиндевелые деревья на дворе стояли, поблескивая в случайных лучах прицельно, точечно – будто осыпанные бриллиантовой пылью. Под ногами крепко потрескивал крупитчатый, точно сахар, снег.
Поутру идущим к учебным корпусам Онки и Рите Шустовой попался на глаза спешащий от проходной на работу, в административный корпус, молодой директорский секретарь.
– Ух ты, глянь, какая на нём шмотка, – воскликнула Ритка, остановившись и нескромно уставившись вслед юноше. В блеклом свете зимних утренних сумерек мягко серебрился длинный ворс эксклюзивной мужской шиншилловой безрукавки.
– Ну и что, – пожала плечами Онки.
– Вряд ли на секретарскую зарплату она куплена, – покачала головой Ритка.
– Подарили, значит. Тебе то какая печаль? Всё норовишь нос куда-нибудь сунуть, да обсудить, у кого что… Не женское это дело – сплетни, Рит. Больше молчи, и сойдешь за умную, – Онки едко улыбнулась.
– Ах ты язва! – Рита в шутку толкнула подругу в снег.
Навалявшись и накатавшись вдоволь, они отряхнулись, подняли свои сумки и пошли дальше.
– Эта жилетка все-таки подарок, – сказала Рита.
– Приличные юноши до свадьбы таких подарков не принимают, – безапелляционно заявила Онки, досадливо хмуря лоб. Подобные разговоры не представляли для неё совершенно никакого
– Нельзя так, – мягко укорила её Шустова, – иногда ты бываешь слишком резка, не стоит судить поспешно и притом так строго.
– Я и не сужу. Только предпочитаю видеть в людях правду. Вот, к примеру, Малколм. Он ведь шлюхан, и ничего другого о нём, не кривя душой, и не скажешь, он такой, какой есть. Но признание этого, однако, не мешает мне ценить его доброе и искреннее сердце. Ты ошибаешься, если думаешь, что я сразу просеиваю людей сквозь сито, «хорошие» или «плохие». Просто подмечаю и запоминаю их черты, в каждом отделяя зерна от плевел, так, на всякий случай, дабы не было потом сюрпризов. Всегда полезно знать, чего ожидать от окружающих.
– Как ты практична, – фыркнула Рита, ерзая плечом, чтобы поправить лямку сумки, – все сухо продумываешь, чувства и те раскладываешь по полочкам.
– А что в этом плохого? – спросила Онки, – умный человек в первую очередь рассудителен и дальновиден. У него в жизни нет ничего лишнего. Вот мы идём сейчас с тобой и разговариваем. Умный человек всегда знает, зачем он произносит каждое слово в беседе, делает каждый шаг. Он взвешивает все последствия своих действий, просчитывает каждый из возможных исходов. И наперёд продумывает, что станет делать в сложившейся ситуации. Его жизнь ясна ему. Глупец же действует наугад. Им руководят сиюминутные настроения и смутные чувства. И жизнь мотает его как фантик из стороны в сторону. Мысль человека невесома, но именно она творит мир вокруг него. Умный человек всегда задумывается. Над всем. В том числе и над чувствами, не слишком уж надежные они советчики, их тоже не плохо было бы подчинять логике, систематизировать, чтобы, в конечном итоге, хотя бы немного понимать. Думать – естественная потребность умного человека, а глупый, напротив, старается, где можно, избегать усилий мысли, предпочитая «делать как все», «верить на слово», «полагаться на авось», «выбирать не умом, а сердцем».
– В тебе напрочь отсутствует романтика, – грустно сказала Ритка. Лямка все-таки скатилась с её плеча, и она волочила сумку по снегу.
– Слово «романтик» придумали поэты, чтобы не называть своих героев дураками. Как-то не книжно.
Рита хмурилась, ей не нравились высказывания Онки, но она не любила с нею спорить, и разговор зачах. Благо, что они уже стояли у входа в учебный корпус.
Молодой секретарь уходил всё дальше по косой аллее, ведущей к зданию администрации. Его фигура в голубоватом сумраке морозного утра стала уже едва различимой.
Происхождение надетой на нём безрукавки интересовало, разумеется, не одну только Ритку – мало ли вокруг завидущих глаз да злых языков? – и всякий раз на неудобные вопросы или скользкие намеки застенчивый юноша отмалчивался, опуская ресницы – врать он толком не умел, но и правды сказать не мог.
А было вот что. После очередного выяснения отношений, когда молодой секретарь отважился наконец положить на директорский стол заявление об уходе, Аманда Крис приняла его с неожиданной кротостью и подписала. Прежде она не давала ему довести составление заявления даже до середины шапки, вырывала у него то бумагу, то ручку, несмотря на сопротивление, норовила обнять, осыпая заверениями в своей безграничной любви… Юношу удивила эта её необычная покорность и даже немного опечалила. Неужели разлюбила?
А на следующий день, придя, как он думал, за подготовленным пакетом документов, молодой человек обнаружил на своём столе «прощальный подарок» – прелестную шиншилловую безрукавку. И сердце его растаяло. Ведь Аманда не удерживала его как прежде, не подавляла, отпустила, ничем, кроме долгих печальных взглядов в его сторону, не выдавая своего отношения к принятому им решению.
…И в который раз он покорился, порвал заявление и вновь принял прежнее своё оскорбительное для приличного юноши положение, ведь он любил – действительно любил! – эту самую Аманду Крис чистой первой любовью и больше всего на свете хотел ей верить.