Дети богини Кали
Шрифт:
Онки сперва внутренне возмутилась, но ничего не сказала. Ей вспомнилось то загадочно покорное выражение лица Макса, с которым он принял унижение.
– Он что-то пообещал тебе?
Онки почувствовала, что её собеседница слегка напряглась.
– Есть такие вещи, которые значат гораздо больше, чем любые обещания, – сказала она сухо.
– Тебе неприятно об этом говорить? – предположила Онки.
– Нет. Отчего же? Спрашивай. Я должна тренироваться не принимать это всерьёз. Меня, надо признаться, ужасно бесит, что все мои друзья избегают говорить со мною о Максе, с преувеличенной деликатностью обходят эту тему, подобно тому, как стараются не напоминать людям о смерти близких.
– Вероятно,
Кора снисходительно хмыкнула.
– Я не считаю, что со мною произошло нечто особенное. В сущности, вообще ничего не было. Я просто надумала сама себе черти-чего. Ведь Макс действительно не давал мне никаких авансов, я не получала от него сигналов, могущих указывать на его взаимность… Ну… Кроме того раза в гардеробе… Он позволил себя поцеловать, но, возможно, на самом деле он этого не хотел, просто растерялся… А я воспользовалась… Единственный поцелуй, да и тот почти насильно. Не слишком надежный индикатор чувств, согласись. В столовой я повела себя как истеричка. И теперь мне чертовски стыдно.
Внутренне поколебавшись, «а стоит ли», Онки всё-таки рассказала Коре о том, что видела в парке.
– Я знаю, – ответила девушка, – профессор Анбрук неделю назад предложила ему помолвку. И он дал согласие. Они познакомились в прошлом году, она была приглашена читать в Объединенном Университете лекции вместо другой преподавательницы, которая, будучи уже очень пожилой, скоропостижно скончалась; Макс влюбился в Ванду сразу, и это так сильно бросалось в глаза, что вскоре стало очевидным всему потоку – он краснел, когда она на него смотрела, когда кто-нибудь невзначай произносил её имя в его присутствии, когда отвечал на её вопросы… Разумеется, профессор Анбрук не собиралась заводить никаких серьезных отношений со студентом, ей тридцать пять лет, у неё есть муж, она иммигрантка, на родине у неё идёт война, вдобавок возникли проблемы с документами, её почти выслали из страны, и остаться ей удалось лишь благодаря содействию какой-то невероятно влиятельной шишки; Ванда сначала игнорировала чувства юноши – Макс, надо заметить, круглый отличник, претендент на красный диплом – но накануне экзамена он, набравшись смелости, только представь себе, прислал ей электронное письмо с заявлением, что рассказывать билет будет только ей на ушко в её постели, а если она никак на письмо не отреагирует, то пусть ставит в ведомость «неуд», ведь его не волнуют с некоторых пор ни оценки, ни будущее, и он не придёт больше в Университет никогда, потому что не сможет видеть её, свою возлюбленную, которая его отвергла. Ванда, разумеется, не собиралась принимать такие абсурдные условия, она хотела только поговорить с Максом, успокоить его, вразумить… Она согласилась встретиться с ним наедине, и как-то так вышло, что Макс получил желаемое – профессор Анбрук провела с ним ночь… И вынуждена была, как честный человек, предложить ему помолвку.
– Ты же сказала, что у неё муж?
– Да… Но по законам её родины женщина может иметь несколько мужей. Об официальном браке речи, конечно, не идёт, Ванда и так здесь на птичьих правах – она продолжит содержать своего первого мужа – он у неё какой-то странный, вроде как больной – а жить станет с Максом…
– Он сам тебе это рассказал?
– Нет.
– А откуда тогда…?
– Мне сказала профессор Анбрук. Я нашла её номер телефона на сайте университета и позвонила. Моё сердце было полно гнева, я хотела предупредить её, что если она дурно поступит с Максом, то ей не миновать расплаты… Но она побеседовала со мной так спокойно и разумно, что мне совершенно расхотелось бросать ей вызов. Ванда мне даже понравилась. Она уверила меня, что ни за что не обидит Макса, обещала заботиться о нём так хорошо, как только возможно, и добавила в самом конце, чтобы я запомнила этот разговор, и, когда мне будет тридцать пять, если на мой сотовый позвонит девчонка, сходящая с ума по моему жениху, я говорила бы с нею так же, как она только что говорила со мной… Мудрая женщина.
Кора свернула в небольшой закуток между хозяйственными корпусами, жестом пригласив Онки последовать за ней. Там,
– Будешь? – спросила она.
– Нет, – Онки поморщилась, – Я надеюсь ещё хоть немного вырасти.
– Дело хозяйское.
Держа дымящуюся сигарету в зубах, Кора принялась искать что-то в своей сумке. Достала оттуда несколько тетрадок, книгу по психологии, библиотечный толстый учебник по высшей математике, пропахший табаком и чужими руками, яблоко, планшетный компьютер, тюнер…
– Можно я посмотрю, что вы проходите? – осторожно спросила Онки, косясь на учебник математики. Изображенный на обложке знак интеграла пробудил в ней сильное эстетическое влечение.
– Да ради Бога, – махнула рукой Кора, – могу подарить, я всё равно в нём понимаю не больше, чем улитка, ползущая по странице. Мне нравятся звуки… – она мечтательно подняла взгляд, – я часто сажусь где-нибудь и просто слушаю, если долго слушать, то и в беспорядочной какофонии обыденности – шуме автомобилей, чужой болтовне, громыхании стройки – начинаешь различать отдельные удивительно прекрасные мелодии… Колебания воздуха, которые создают крылышки комара или дрожание древесного листа на ветру. Тонкое дребезжание рельса за несколько минут до того, как на горизонте появится поезд. Звуки, которые мы не слышим, брачные песни летучих мышей, например, пронзают пространство каждый миг… Ритм – один из самых совершенных языков, которым материальная Вселенная говорит с нами…
Тем временем Онки с неподдельным восхищением взвесила в руках толстый учебник, полистала его, любуясь вязью таинственных знаков, которыми пестрели страницы.
– Математика – тоже язык, – сказала она, – и не менее красивый, если его понимать.
Кора недоверчиво хмыкнула:
– Ну хорошо, если это язык, то признайся мне на нём в любви.
Онки задумалась, продолжая переворачивать страницы. Она уже не пыталась вникнуть в содержание, а только бессознательно поглощала атакующие её зрительные образы. И тогда, выскользнув из щели между листами книги, на землю спланировал сложенный вчетверо тетрадный листок.
Онки подобрала его. Внешние стороны этого листка остались чистыми, но на нем определенно что-то было написано, нажим писавшего на шариковую ручку сделал одну из его поверхностей слегка рельефной. Не задумываясь, она развернула листок.
– Не читай! – воскликнула Кора, привычный спокойный и чуточку небрежный тон в этот момент изменил ей.
– А что это? – Онки смотрела на листок, но ей не удавалось разобрать торопливый, нервный почерк писавшего, – письмо?
– Нет. Это стихи, – тихо призналась Кора, глядя в сторону.
– Для Макса? – осторожно спросила Онки.
– И да, и нет. Я написала ему, конечно, но знаю, что показать смогла бы разве только на смертном одре… Очень прошу тебя, не читай, – повторила Кора проникновенно и протянула руку, – дай сюда, я и сама стесняюсь их перечитывать… Просто храню зачем-то.
Онки вернула листок владелице. Прежде она никогда не задумывалась об этом – незачем было – а сейчас ей пришло в голову, что возникновение творческого вдохновения гораздо чаще бывает обусловлено болезненными, нежели радостными переживаниями.
– Я думаю спеть об этом песню, – сказала Кора, бережно убирая заветную бумажку в боковой карман сумки.
Разговор стал постепенно редеть, каждая из девочек постепенно погружалась в свои мысли. Онки ждали несделанные задания повышенной трудности. Уходя, она несколько раз оглянулась на свою новую подругу. Та продолжала сидеть на досках, удобно согнув длинные ноги в спортивных гетрах, прикрыв глаза и расслабленно запрокинув голову – слушала…
«Вот чудо в перьях…» – беззлобно удивилась про себя Онки.