Дети большого дома
Шрифт:
Когда они вошли в блиндаж командира полка, Фирсов уже «накрывал стол» — раскладывал на маленьком треногом столике, застланном газетой, нарезанную кружками колбасу, ломтики свиного сала, коробки с консервами, хлеб; выставил шесть бутылок «Особой московской».
— Что это, пир закатить собираешься? — спросил комиссар. — Откуда у тебя столько водки?
— Раздобыл, товарищ комиссар! — ответил ординарец тоном, который говорил: «Вы только прикажите, а уж Фирсов все раздобудет!»
— Действительно, к чему столько водки? —
— Дело хозяйское, — улыбнулся комиссар. — Мы с вами только гости.
За дверью послышались голоса. Вошел командир полка с тремя военными. Один из них был начальник штаба, второй — секретарь партбюро полка, третий — старший сержант с бравой выправкой, с армянским горбатым носом и плутоватыми глазами. О привилегированном положении, которым пользовался сержант, свидетельствовали и выпущенный чуб, что обычно бойцам не разрешалось, и самоуверенный и бойкий вид. В каждой части можно найти таких привилегированных рядовых.
Обращаясь к нему, командир полка сказал:
— Ну, Карунц, на тебя надеюсь, получше наладь нам радио!
Затем, повернувшись, оглядел стол.
— Это что такое? Кутить здесь будем, что ли?
Мягкий тон командира не позволял думать, что может разразиться буря. Приосанившись, Фирсов самодовольно улыбнулся.
— Кого я спрашиваю? — раздраженно повысил голос Самвелян. — Откуда здесь столько водки?
Фирсов смущенно пробормотал:
— Начальник снабжения дал. Узнал, что гости будут.
Самвелян взял трубку и, связавшись с начальником снабжения, спросил, на каком основании тот прислал ему шесть бутылок водки. Выслушав объяснения, он бросил трубку и хмуро поглядел на Фирсова.
— Возьмешь сейчас же три бутылки, отнесешь обратно. И сам сюда больше не показывайся. Понял?
С лица Фирсова слетела самодовольная улыбка. Он весь обмяк, молча взял три бутылки водки и вышел из блиндажа. С минуту после его ухода царило неловкое молчание.
— Развращаются люди в теплом местечке, — с неудовольствием проговорил командир полка. — От моего имени приказы отдает, начальством себя чувствует. Погрелся около жестяной печи, хватит!.. Ну как, Карунц, наладил радио?
— Сейчас, товарищ командир.
Пока командиры беседовали, старший сержант Карунц деловито возился у радиоприемника. Вначале слышались какие-то выкрики и треск, затем полились чистые звуки музыки.
— Москва! — провозгласил старший сержант.
— Москва! — откликнулись присутствующие.
Зазвучали знакомые, родные русские песни. Блиндаж наполнился жизнью.
— Прикажите сесть к столу, самое время, — предложил комиссар.
Молчаливо, со сдержанным волнением подошли все к маленькому столу; дали место и старшему сержанту Карунцу. Беседа не вязалась. Сказанное кем-нибудь замечание оставалось без ответа. Каждый был во власти своих дум.
Самвелян повернулся к Тиграну:
— Ты что, не знаешь
Карунц широко улыбался.
— И повар. Забыли? — дополнил комиссар. — Бесподобные шашлыки готовит и потом… как это называется?
— Хаш, — услужливо напомнил Карунц.
— А главное, прекрасно поет, это нужно было сначала упомянуть, — вспомнил командир полка. — Какие он замечательные армянские песни знает!
— Ты откуда родом? — спросил Тигран.
— Из Хиндзореска! — ответил сержант, с гордостью подчеркивая название родного села. — Какого хотите зангезурца спросите — все Гришу Карунца из Хиндзореска знают!
— Ну, друзья, подходит Новый год! — снова взглянув на часы, проговорил комиссар и начал разливать водку по стаканам, протягивая по очереди каждому.
Мягко пробили кремлевские куранты.
Сердца людей, встречающих Новый год в блиндаже на берегу Северного Донца, переполнились тоской о далеких родных и друзьях.
Но вот раздался знакомый голос Калинина. На миг прикрыв левой ладонью глаза, Немченко представил себе Михаила Ивановича Калинина. Увидел его ясно, как в мае 1939 года, когда из его рук получил орден.
Исчезло чувство отдаленности и одиночества, в землянке стало как будто теплее…
Все встали, чокаясь и провозглашая тосты. Звенели веселые слова и смех, звенели песни Москвы.
— И все же жизнь прекрасна, — задумчиво проговорил комиссар. — Нужно жить — многое еще надо переделать!
Тигран вдруг вспомнил ефрейтора Фирсова, навлекшего на себя гнев командира полка. Наклонившись к Карунцу, он шепнул ему:
— Приведи ефрейтора Фирсова!
«Пусть в ночь под Новый год парень не чувствует себя обиженным».
Спустя минуту Карунц вернулся. За ним вошел подтянутый, браво шагающий ефрейтор Фирсов. На лице его читалось смущение.
Командир полка с удивлением посмотрел на него. Наполнив стакан водкой, Аршакян протянул его Фирсову.
— Я попросил командира полка и комиссара простить тебя ради Нового года. Но, смотри, после этого не самовольничай! Выпей за здоровье подполковника и комиссара!
Фирсов нерешительно смотрел на командира полка.
— Бери уж, бери, — кивнул Самвелян.
Фирсов взял стакан водки и, еще не справившись со смущением, заговорил под направленными на него взглядами:
— От всей души желаю вам здоровья, товарищ подполковник… и вам, товарищ комиссар, а также вам, товарищ старший политрук! Желаю всем вам живыми, невредимыми после победы вернуться домой, и чтоб я безотлучно сопровождал вас, товарищ подполковник! Вы же для меня словно отец родной. И я, ефрейтор Константин Матвеевич Фирсов, слово даю, что после этого не дам повода к замечанию. Ваше здоровье!