Дети Бронштейна

Беккер Юрек

Старшеклассники толпой ворвались в душевую, встали рядом под душ, стянули плавки. Еще вчера я бы брызгался и покряхтывал вместе с ними, а сегодня все они кажутся мне малышней и невыносимо действуют на нервы. Они из другой школы.

Один из них, невысокий, крепкий парнишка, коснувшись моего плеча, указал на табличку вверху, на стене, а там написано, что следует снять плавки перед тем, как встать под душ. Прыщавое лицо, точно под стать его нахальству. Я демонстративно вымыл то место, которое он тронул, и отвернулся. Но парнишка не утихомирился,

полез с вопросом:

— Ты что, читать не умеешь?

По сей день не знаю, отчего меня так возмутил этот нахал. Вдруг мне показалось, что он-то и виновен, он из тех, кто рад помучить другого, и перестанет только тогда, когда нарвется на более сильного. По сей день помню, как я примеривался: врезать ему сверху или врезать ему снизу. А он все не унимался:

— Эй, с тобой разговариваю! Я развернулся и дал ему по башке. Похоже, я сжал кулак, не зря же кисть потом ныла целыми днями. Он вскрикнул так, что все обернулись. Но когда он, пошатнувшись, начал падать, весь мой гнев улетучился.

Остальные набросились на меня, у них завязалась настоящая борьба за право мне наподдать. Наконец четыре старшеклассника скрутили мне руки, а другие встали вокруг со своими голыми задницами и письками, готовые кинуться в бой, как свора злых собак на поводках. Я не стал защищаться. В защите не было смысла, да и необходимости — так я решил. Кто-то спросил, что случилось, но объяснить ему не сумели.

Прыщавый парнишка медленно поднялся, держась рукой за нос. На кафеле темнели красные капли, но еще страшнее выглядела его грудь: кровь смешивалась с водой, стекая струйками и образуя дельту. Он таращился на меня — уважительно и злобно. Но таким, не похожим на надзирателя, он мне понравился больше.

— Ну ты и психованный, — произнес он.

Потом осмотрел свои ладони, встал под душ, ведь из всех душей непрестанно хлестала вода, и смыл кровь.

Один из парней с силой вывернул мне руку. Я сказал ему, мол, хватит уже, и он действительно ослабил хватку. А мой прыщавый подошел поближе, он отмылся дочиста, осталась только кровавая полоска усов, которым он не позволял разрастаться, то и дело вытирая верхнюю губу.

Кто-то спросил:

— А что вообще случилось?

Я ответил:

— Боюсь, пока вы будете меня держать, он опять расхрабрится.

Прыщавый возмутился:

— Для этого им не надо тебя держать!

Физрук Зоваде и еще кто-то незнакомый поспешно вошли в душевую, и старшеклассники отпустили меня. Кто-то перекрыл воду, а прыщавый стал докладывать учителям о том, что, по его мнению, тут произошло. Я разобрал только первые слова, потому что покинул окутанное паром помещение и вернулся в зал. Отчего я не пошел к кабинкам одеваться, сам не знаю. Услышал только, как Зоваде строго позвал меня по фамилии, и был таков.

В зале стояла необычная тишина. Пловцы, сосредоточившись на предстоящем экзамене, с серьезным видом стояли или сидели вокруг. Каждый, казалось, хотел сберечь силы и не расходовать движения понапрасну, так что

бассейн был пуст. Я прыгнул в воду и подумал: зачем я вообще избил этого парня? Как я дошел до того, что обычный трепач может лишить меня самообладания? Мысль о симптоме того самого заболевания, которое у моей сестры зашло столь далеко, всерьез меня обеспокоила. Правда, до сих пор я никому не давал в морду, даже если на меня самого нападали, так ведь это может означать, что инкубационный период болезни длится долгие годы.

Прыгнул я не в большой бассейн, а в лягушатник, он тоже был пуст. Зоваде не стал меня ловить в воде, он залез на бортик и подзывал меня жестами. Я сделал вид, будто его не замечаю, хотя это было невозможно; описав мягкую дугу, я вынырнул у противоположного края. Но он, немедленно оказавшись там же, наклонился ко мне. Два секундомера, висевшие у него на шее, болтались теперь меж его ног, прямо перед моими глазами. Зоваде спросил:

— Что с тобой такое?

Отвечать ему смысла не было, тем более я и сам мало что понимал. Несколько лет назад я на уроке гимнастики свалился с турника, Зоваде успел меня поймать и сломал при этом мизинец, а со мной ничего не случилось. Понятно, ему следовало разобраться в этой истории, и любой другой учитель тоже бы так поступил. Я пожал плечами и сделал серьезное лицо, пусть не думает, что мне все равно.

— Ты действительно без всякой причины разбил ему нос?

— А он что, сломан?

— Вроде бы нет. Но к твоему делу это отношения не имеет.

Тогда я сказал:

— Причина у меня была.

— Он говорит, что указал тебе на табличку, и все.

— Неправда. Он сделал это трижды.

— Да что ты говоришь!

— Вы бы видели при этом его глаза.

— Его глаза?

Зоваде уперся руками в колени, будто собираясь выпрямиться, фыркнул со всей мочи и принял негодующий вид:

— По-моему, у тебя крыша съехала! По какому праву ты лезешь в драку, если тебе не нравится чей-то взгляд?

Именно к этому выводу пришел и я в своих размышлениях, поэтому не видел смысла спорить для порядка. Так и ответил:

— Ни по какому.

— Ладно, не стоит из этого раздувать историю, — сказал Зоваде, вставая. — Его зовут Норберт Вальтке, запомни. Вернешься в душевую и извинишься. Он примет извинения, на этом дело закончено.

— А плавки мне снять, когда я буду извиняться?

— Ничего смешного я в этом не вижу, — отрезал Зоваде и удалился.

Я вылез из воды и направился в душевую. Зоваде, стоя на мостике у старта, разговаривал со школьниками, готовыми к заплыву, и поглядывал на меня. «Вероятно, — подумал я, — мы сегодня видимся с ним последний раз в жизни». А во рту горькая пилюля, которую придется проглотить.

Предположим, меня бы избили, и зачем мне тогда извинения? Зоваде преследовал меня взглядом полицейского. Он убежден, что мой проступок можно искупить липовыми извинениями. Может, мне еще прижать к груди этого блевотного парня?