Дети Эдгара По
Шрифт:
— Ничего подобного, — чуть ли не прорычал я и сунул раковину ему в руку.
Теперь, когда различить бормотание можно было, лишь прислушиваясь, я не мог избавиться от него; оно чудилось мне повсюду, в звуках ветра и волн. Я брёл вперёд, полуприкрыв глаза. Сырость выступала из-под моих ног; блестящие контуры вокруг моих следов выглядели более крупными и отчётливыми. Приходилось напрягать мысль, чтобы вспомнить свою форму и размер.
Когда мы приблизились к дому, я не увидел бунгало. Казалось, что кругом только пляж, огромный и ослепительный. Наконец Нил услышал звук
В бунгало я лёг, изгоняя из-под опущенных век световые пятна и узоры. Присутствие Нила меня не утешало, хотя он просто сидел и разглядывал тетрадь. Он принёс в дом целую горсть раковин. Время от времени он брал одну из них, подносил к уху и бормотал:
— И здесь то же самое, слышишь? Действительно, похоже на песнопения.
Я хотя бы различаю симптомы болезни, подумал я с раздражением, но беда в том, что из-за этой горячки меня так и тянет соглашаться с ним. Мне казалось, я почти слышал, во что пытался оформиться этот звук.
На следующий день Нил снова пошёл в заброшенную деревню. Его не было так долго, что я, даже несмотря на свои расстроенные чувства, начал беспокоиться. Следить за ним я не мог; когда я пытался, раскалённый добела пляж начинал вибрировать, трястись, и меня бросало в дрожь.
Наконец он вернулся, но без второй тетради, которую так и не нашёл. Я надеялся, что этим всё и кончится, но неудача нисколько не расхолодила его, а только расстроила. Своим раздражением мы действовали друг другу на нервы. Он накромсал какой-то салат, которого я немного поел. Пока сумерки приливом накатывали со стороны горизонта, он сидел у окна и смотрел то в тетрадь, то на пляж.
Вдруг ни с того ни с сего он заявил:
— Пойду пройдусь. Можно взять твою палку?
Я догадался, что он собирается идти на пляж. Если он заблудится там в темноте, я не в состоянии буду прийти ему на помощь.
— Лучше не надо, — вяло ответил я.
— Не бойся, не потеряю.
Я слишком устал, чтобы объяснять. Развалившись в кресле, я через открытое окно слышал, как он топает прочь — песок глушил звук шагов. Скоро из всех шумов осталось лишь смутное бормотание моря, неспешно, ощупью накатывающего на пляж и удаляющегося снова, и слабый шелест песка в кустах.
Полчаса спустя, несмотря на всё прибывающую боль в голове, я встал и заставил себя взглянуть на белёсый пляж. Всё его пространство поблескивало, точно пронизанное призраками молний. Я пригляделся. Казалось, пляж покрыт мусором, который танцует под эти вспышки. Из-за них мне пришлось ещё сильнее напрягать глаза, но ни следа Нила я не увидел.
Я вышел наружу и встал между кустов. Чем ближе к пляжу я был, тем сильнее мне казалось, что на нём идёт какая-то непонятная возня, — однако эти ощущения могли хотя отчасти быть объяснены моим состоянием, ведь уже через пять минут у меня заломило виски, я чуть не потерял равновесие, и мне пришлось возвращаться в дом, подальше от жара.
Хотя я не собирался спать, но, когда Нил вернулся, я дремал. Проснувшись, я увидел, что он стоит у окна и смотрит наружу. Стоило мне открыть глаза, как пляж, сверкая, рванулся вперёд. Теперь он казался совершенно пустым, вероятно, потому, что мои глаза отдохнули. Что такое видит там Нил?
— Ну, как прогулка, понравилась? — сонно спросил я.
Он обернулся, и на меня повеяло тревогой. Его лицо застыло в сомнении; в глазах сквозило беспокойство, задумчивые морщины пересекали лоб.
— Он не светится, — сказал Нил.
Я лишь подивился тому, как сильно его нервозность влияет на восприятие. Пляж горел ярко, как никогда.
— Ты о чём?
— О пляже у деревни — там он не светится. Больше не светится.
— А, понятно.
Вид у него стал обиженный, почти презрительный, хотя я не мог понять, почему он решил, что эта новость меня взволнует. Он снова погрузился в созерцание тетради. Впечатление было такое, будто он пытается решить насущную проблему.
Возможно, будь я здоров, мне удалось бы отвлечь Нила от его мании, но я и носа не мог высунуть наружу без того, чтобы не почувствовать головокружение; оставалось только сидеть в бунгало и ждать, когда мне полегчает. Ни у кого из нас не было раньше солнечного удара, но Нил, казалось, знал, что делать.
— Пей больше воды. Укройся, если тебя начнёт лихорадить. — Он не возражал против того, чтобы я оставался в доме, — казалось, ему не терпится пойти бродить одному. Ну что же? На следующий день он собирался всего лишь в библиотеку.
Самочувствие плохо влияло на мои мысли, но я и при полном здоровье не мог бы представить, какой у него будет вид, когда он вернётся: взволнованный, довольный, заговорщический.
— Я принёс тебе историю, — сказал он сразу же.
В большинстве случаев такое начало предвещало длинное и нудное продолжение.
— Правда? — осторожно сказал я.
Он сел и подался вперёд, словно для того, чтобы заразить меня тревогой.
— Та деревня, в которой мы с тобой были, — она называется не Льюис. Она называется Стрэнд.
Ну, и что он молчит — ждёт, что я раскрою от удивления рот или захлопаю в ладоши?
— Вот как, — без всякого энтузиазма сказал я.
— Льюис — это другая деревня, дальше по берегу. Тоже заброшенная.
Похоже, в этом и была вся соль его рассказа. Мельтешение узоров под моими веками сделало меня раздражительным.
— И что, это весь твой рассказ? — обиженно спросил я.
— Нет, это только начало. — Когда его молчание вынудило меня открыть глаза, он сказал: — Я читал книгу о местных нераскрытых тайнах.
— Зачем?
— Знаешь, если не хочешь слушать…
— Продолжай, продолжай, раз уж начал. — Незнание может оказаться ещё более губительным для нервов.
— О Льюисе там почти ничего нет, — продолжал он, помолчав: возможно, дал себе время подумать.
— А так вообще много?
— Да, конечно. Хотя может показаться иначе. Никто не знает, почему люди ушли из Льюиса, но и про Стрэнд этого тоже никто не знает. — Наверное, я как-то выказал своё нетерпение, потому что он вдруг заспешил: — Я хочу сказать, что те, кто уехал из Стрэнда, не хотят объяснять почему.