Дети Эдгара По
Шрифт:
Он прищурился. За его опущенными веками шла какая-то мыслительная работа. Вдруг он сел напротив меня. Его губы скривились в подобии смущенной улыбки.
— А у меня есть для тебя ещё одна история, — сказал он.
— Правда? — голосом я постарался показать, что сильно заинтригован.
Он взялся за тетрадь.
— Я ее отсюда вычитал.
Итак, мы снова вернулись к его мании. Пока он рывками переворачивал страницы, его ноги всё время двигались. Губы тоже шевелились, точно твердя какой-то текст. Мне слышался рокот моря.
— Предположим вот что, — сказал он, наконец. — Заметь, я говорю только «предположим». Этот парень
Я скрыл своё нетерпение.
— Что — всё?
— Пляж. — Его тон напомнил мне что-то, некую разновидность простодушия, которой я никак не мог подобрать названия. — Конечно, мы только предполагаем. Но, судя по тому, что ты прочёл, не кажется ли тебе, что есть места, ближе стоящие к другой реальности, к иному измерению, пространству, как ещё сказать?
— Ты имеешь в виду, что пляж в Стрэнде — как раз такое место? — спросил я, только чтобы подбодрить его.
— Вот именно. Ты тоже это почувствовал?
Его энтузиазм напугал меня.
— Мне стало там хуже, вот и всё. Мне и сейчас плохо.
— Разумеется. Да, конечно. В конце концов, мы ведь только предполагаем. Но посмотри, что он пишет. — Казалось, он обрадовался возможности погрузиться в тетрадь. — Всё началось в Льюисе, там, где были старые камни, потом перешло вверх по берегу к Стрэнду. Разве это не доказывает, что то, о чём он говорил, не похоже на что-либо нам известное?
Он умолк, с открытым ртом ожидая моего одобрения; его лицо стало пустым, бессмысленным. Я отвёл глаза, моё внимание привлекло трепещущее сияние у него за спиной.
— Не понимаю, о чём ты.
— Это потому, что ты не читал её как следует. — Его нетерпение обернулось грубостью.
— Смотри, — потребовал он, тыча пальцем в слова, словно это было библейское пророчество.
КОГДА УЗОР БУДЕТ ГОТОВ ОН ВЕРНЁТСЯ.
— И что это, по-твоему, значит?
— Я скажу тебе, что это, по-моему, значит… что это значило для него. — Его голос спотыкался, как будто теряясь в ритмах пляжа. — Видишь, он всё время говорит об узоре. А что, если когда-то не было ничего, кроме этой другой реальности? Потом появилась наша и заняла часть её пространства. Мы не разрушили её, — её нельзя разрушить. Может, она просто потеснилась и стала ждать. Но оставила что-то вроде отпечатка, своего закодированного образа в нашей реальности. И этот образ есть в то же время растущий эмбрион. Видишь, тут сказано, что он живой, но составной образ. Всё становится его частью, и так он растёт. По-моему, именно это имелось в виду.
Тут я почувствовал умственное утомление и испуг. Неужели он настолько спятил? Против воли, я сказал немного насмешливо.
— Понять не могу, как ты из этой тетрадки столько всего вычитал?
— Кто тебе сказал, что я всё вычитал?
Его горячность потрясла меня. Надо было срочно ослабить напряжение, поскольку огонь в его глазах стал таким же противоестественным и нервным, как свечение пляжа. Я подошёл к другому окну поглядеть, не идёт ли доктор, но его не было.
— Не волнуйся, — сказал Нил. — Он придёт.
Я стоял и смотрел на неосвещённую дорогу, пока он не спросил нетерпеливо:
— Разве ты не хочешь дослушать до конца?
Он подождал, пока я сяду. Его напряжение подавляло, как низко нависшее небо. Мне показалось, что он не сводил с меня взгляд несколько минут; петля вокруг моих висков продолжала затягиваться. Наконец он сказал:
— Как, по-твоему, на что похож этот пляж?
— Он похож на пляж.
Нил только отмахнулся.
— Видишь ли, автор этих записок понял: то, что вышло из старых камней, двигалось к населённым районам. Так оно прибавляло в размерах. Вот почему оно перешло из Льюиса к Стрэнду.
— Всё это чепуха, конечно. Бред.
— Нет. Не бред. — Вне всякого сомнения, в его тихом голосе звучала с трудом контролируемая ярость. Та же ярость, что бушевала в ревущей ночи, в вое ветра и грохоте волн и грозном небе. Пляж настороженно трепетал. — А теперь оно придёт сюда, — пробормотал он. — Так должно быть.
— Если ты этому веришь, то конечно.
Его щека дёрнулась; моё замечание было для него всё равно что назойливая муха — такое же банальное.
— Узор можно прочитать там, снаружи, стоит только приглядеться, — бормотал он. — На это уходит весь день. Тогда начинаешь понимать, что это может быть. Оно живое, хотя не в том смысле, в каком мы понимаем жизнь.
Мне оставалось сказать первое, что пришло в голову, чтобы задержать его до прихода врача.
— А ты как это понимаешь?
Он ушёл от прямого ответа, но только выказал этим всю глубину своей одержимости.
— Разве насекомое признало бы в нас форму жизни?
Внезапно я понял, что он произносил слово «пляж», как жрец произносит имя своего бога. Значит, надо убираться от него подальше. Теперь уже не до доктора.
— Слушай, Нил, я думаю, нам лучше…
Он перебил меня, взблёскивая глазами.
— Ночью оно всего сильнее. Думаю, оно впитывает энергию на протяжении всего дня. Помнишь, тут сказано, что зыбучие пески появляются только ночью. Они движутся, понимаешь, заставляют тебя следовать изгибам узора. И море ночью другое. Из него выходят такие штуки. Они как символы, только живые. Думаю, их создаёт море. Они помогают оживлять узор.
Ужаснувшись, я мог лишь вернуться к окну и высматривать огни докторской машины или любые другие.
— Да, да, — продолжал Нил, не столько нетерпеливо, сколько успокаивающе. — Он идёт. — Но я заметил, как тайком от меня торжествующе усмехнулось в стекле его отражение.
Собравшись с силами, я сказал, обращаясь к этому отражению:
— Ты ведь не звонил доктору, правда, Нил?
— Нет. — Он улыбнулся, и его рот ожил, словно зыбучий песок. — Но он идёт.
Мой желудок стал медленно сжиматься; то же происходило с моей головой и с комнатой вокруг. Теперь я боялся стоять к Нилу спиной, но, когда я обернулся, мне было ещё страшнее задавать вопрос.
— Кто?
На миг мне показалось, что он не снизойдёт до ответа; он повернулся ко мне спиной и пристально смотрел на пляж — но я не могу больше писать так, будто у меня есть ещё сомнения, будто я не знаю конца. Ответом был пляж, его внушающее трепет преображение, хотя я не понимал, что вижу. Раздулся ли он, словно накачанный прерывистыми вздохами моря? Или кишел неясными силуэтами, паразитами, которые приплясывали на нём, погружались в него, всплывали, извиваясь, на его поверхность? Содрогался ли он от края до края, словно светящееся желе? Я пытался поверить в то, что это лишь эффект нависшей тьмы — но она лежала так густо, словно во всём мире не осталось никаких огней, кроме этого пульсирующего свечения.