Дети грозы. Книга 5. Драконья кровь
Шрифт:
Обязательно приедет.
И тому, что он не зеркалит и не пишет никому в Суарде, наверняка есть логичное объяснение. Ведь если бы вызовы поступали, экспериментальная система бы снова перенаправила их Роне.
– Надеюсь. Если это все, то я должен вернуться к его величеству.
– Не хворайте, светлый шер, – кивнул Роне и покинул оранжерею.
Конечно, хотелось бы знать, что Герашан скажет об их разговоре Шуалейде. Но навешивать следилку не стал, еще не хватало, чтобы Шу заметила.
Милостивые боги, как же трудно быть хорошим! И ведь все равно никто не верит.
Глава 5
Тигренок в тумане
Одним из проявлений феномена возврата к нелогичным древним традициям является повсеместное распространение ханжества. Совершенно естественные и необходимые истинным шерам сексуальные контакты интерпретируются бездарными массами как распущенность и аморальность. Одной из причин подобной интерпретации является неспособность условных шеров сексуально заинтересовать истинных шеров, что порождает неприятие и зависть.
Как известно, сексуальная привлекательность партнера обусловлена сочетаемостью дара, генов и ментального вектора, что позволяет максимально раскрыть и усилить дар, а также произвести на свет удачное потомство.
Соответственно, шерами категории терц-максимум и выше бездарные не воспринимаются как перспективные партнеры. Как следствие, бездарные пытаются повысить свою ценность как партнеров в глазах одаренных с помощью различных социальных паттернов, таких как «чистота» и «невинность», по сути подменяющих собой этичность и являющихся лишь неопытностью и невежеством. Также весьма популярен паттерн «запретного плода», апеллирующий к охотничьим инстинктам, и паттерн «природной сексуальности», обесценивающий однополые отношения, которые для истинных шеров ничуть не менее естественны, чем разнополые.
25 день ласточек. Риль Суардис
Себастьяно бие Морелле, Стриж
Он шел сквозь густой туман, пронизанный рассветным солнцем – вперед, на вздохи флейты и журчание воды. Туман холодил кожу и щекотал ароматом кувшинок. Трава путалась в ногах, тянула вниз. Но флейта трепетала, звала – и он шел, не зная, сумеет ли в этот раз увидеть туманную деву, танцующую над ручьем в брызгах радуги.
– Ты здесь? – звенел ручей, или ее смех, или падающие на камни капли.
Туман легко касался губ и манил: поймай меня, найди! Флейта вздыхала – то справа, то слева. Ручей смеялся ее голосом, пел и дразнил.
– Покажись, – попросил он, пытаясь поймать тонкие руки, как просил каждый раз.
Губы, пахнущие рассветом и рекой, на миг коснулись его губ. И туман схлынул вдруг, как бывает только во сне, оставив его на берегу ручья.
Она кружилась, одетая лишь в длинные, до колен, туманные пряди. Она была дождь, и радуга, и рассвет, и страсть – дева с сиреневыми глазами и лицом изменчивым, как отражение в воде. Казалось, еще миг, и он узнает ее…
– Шу-у… – плеснула вода у ног.
– Шу? – повторил он за ручьем.
В ответ облачная дева покачала головой, шагнула навстречу…
Трава взметнулась сотней змей, опутала его, прижала к земле. Дева растаяла в тяжелой мгле, запахло смертью. Стриж дернулся, попытался вскочить, и…
Проснулся.
Распятым на постели. Едва прикрытым простыней. В ошейнике, холодящем горло.
Прямо на него смотрели хищные сиреневые глаза – страсть и голод завивались в воронку смерча, готового засосать его и разнести все вокруг в клочья. Стриж замер, не решаясь вздохнуть, отказываясь поверить, что Шуалейда и есть та облачная дева из снов, мечта, жизнь и смерть…
Сегодня – смерть. Опасность. Сила. Прекрасная, манящая сила – и знакомая, понятная и почти родная смерть.
– Тигренок? – шепнула Шуалейда, и от ее голоса по всему телу прокатилась жаркая волна удовольствия.
Он попробовал пошевелить руками, но не смог: магия держала крепче любых веревок. Разумом он понимал, что никто и ничто не помешает колдунье убить его сию же секунду. Даже под взглядом лжепророка он не был так беспомощен. Но…
Пророка он хотел убить. Все его инстинкты требовали – убить.
А ее хотелось поцеловать. Дотронуться. Ощутить жар ее тела, силу ее магии, тяжесть ее воли.
Сладко, как прикосновение Хисса. Только – не Хисс, а Шуалейда. Божественно прекрасная сумрачная колдунья.
И плевать на опасность. Так даже острее и ярче, когда не знаешь, убьет она или поцелует…
Да кому он врет, а? Поцелует. Она пахнет весенней грозой и желанием.
– Не бойся, Тигренок, – снова шепнула Шуалейда и погладила его по щеке.
Сердце забилось, как ненормальное, нестерпимо захотелось продлить прикосновение, такое нежное, такое горячее.
Коротко и неуверенно улыбнувшись, она отодвинулась и на миг прикрыла глаза. Тяжесть, прижимающая его к постели, ослабла, морок отступил: ровно настолько, чтобы Стриж смог вздохнуть и вспомнить – кто он и зачем здесь… и тут же забыть. Какая разница, кто он и зачем пришел, если она – прекрасна! Как ураган, как радуга после грозы, как мечта… Она совершенно не походила на принцессу: растрепанная, в сползающей с бледных плеч сорочке, с лихорадочными пятнами румянца на резких скулах. Восхитительная. Желанная до дрожи. И хорошо, что он не в силах даже пошевелиться, значит – можно не противиться тому, что она сейчас сделает. Тому, чего он сам хочет так, что в глазах темнеет.
«Поцелуй меня», – шепнул он беззвучно, одними губами.
– Тигренок?.. – переспросила Шуалейда, вспыхивая удивлением и радостью.
Стриж потянулся всем телом, так чтобы простыня соскользнула, и улыбнулся: бери, ты же хочешь…
Она легко коснулась пальцами его губ.
Глядя прямо в лиловые омуты, прямо в клубящуюся мглу, он втянул ее палец в рот и лизнул.
Она вздрогнула, ее зрачки расширились. Резко и сильно пахнуло грозой – и смерч сорвался с привязи. Ее руки зашарили по его телу, следом – губы. Стриж перестал понимать, кто он и где он, для него остался только терпкий запах юной женщины, ее тепло, обжигающие касания и мелькающие перед глазами плечи, груди, черные пряди, запястья…
«Моя!» – пульсировало жаром в паху. Он рвался из волшебных пут, стонал и рычал, а она смеялась и острыми ногтями чертила руны по его коже. Он разорвал зубами ее сорочку, а она хлестнула его по щеке и сверкнула колдовскими сиреневыми глазами. Он поймал ртом ее пальцы, прикусил их – а она выгнулась, сжала его бедрами и вскрикнула: «Мой Тигренок!»
Он опомнился, лишь когда волна сумасшедшего наслаждения схлынула, оставив его хватать воздух запекшимися губами и слушать биение двух сердец в унисон: его и ее, обессиленно и довольно лежащей щекой на его плече, обвивающей его руками и ногами. И лишь через несколько бесконечно легких, искрящихся, счастливых мгновений полной пустоты в голове пришла первая мысль: им играли. Им, обнаженным, беспомощным и покорным, словно он не мастер теней, а изнеженный наложник. Вторая мысль была еще более странной и стыдной: ему хватило одних только ласк и поцелуев! Словно ему тринадцать лет! Да что там, это оргазм был несравненно ярче, чем все, что он испытывал до сих пор. Словно он слился с ней не телом, а самой своей сутью. Душой. И хотел бы остаться вот так, касаясь ее обнаженной кожей и чем-то еще, неназываемым и тоже обнаженным – навсегда. Не разлучаясь, не выныривая из тяжелой сладкой истомы ни на миг.