Дети капитана Гранта
Шрифт:
Слушая этот спор Паганеля и майора о старике Ное, окружающие не могли не хохотать. У майора, никогда в жизни ни с кем не вступавшего в спор, вопреки всем его принципам происходили ежедневные стычки с Паганелем. Очевидно, ученый обладал особой способностью выводить его из равновесия.
Гленарван, по своему обыкновению, вмешался в спор.
— Как бы то ни было, — сказал он, — а нам нужно примириться с отсутствием диких зверей. Да, конечно, Паганель и не мог надеяться встретить их в этом воздушном лесу.
— А почему бы и нет? — отозвался ученый.
— Дикие звери на дереве? — удивился Том Остин.
— Ну конечно! Американский тигр — ягуар, — когда его окружат охотники, обыкновенно
— Все же, надеюсь, вы ягуара не встретили? — спросил майор.
— Нет, не встретили, хотя и обошли весь «лес». А жаль! Поохотиться за таким зверем было бы чудесно. Ягуар — свирепый хищник. Одним ударом лапы он сворачивает шею лошади. Если ему удается однажды отведать человечьего мяса, он снова алчет его.
— Как бы там ни было, друг Паганель, — промолвил Гленарван, — я очень рад, что здесь нет ваших милых ягуаров. Наше положение вовсе не так приятно…
— Не так приятно? — воскликнул Паганель, набрасываясь на это выражение, которое могло дать новое направление спору. — Вы жалуетесь на свою судьбу, Гленарван?
— Конечно, — ответил Гленарван. — Неужели вам так удобно на этих довольно-таки жестких ветвях?
— Никогда не чувствовал себя лучше даже в своем собственном кабинете! Мы живем, как птицы: распеваем, порхаем… Я начинаю думать, что людям предназначено жить на деревьях.
— Им не хватает лишь крыльев, — вставил майор.
— Когда-нибудь они сделают их себе.
— А в ожидании этого, — сказал Гленарван, — позвольте мне, милый друг, предпочесть этому воздушному обиталищу усыпанную песком дорожку парка, паркетный пол дома или палубу судна.
— Видите ли, Гленарван, — ответил Паганель, — нужно уметь мириться с обстоятельствами: хороши они — тем лучше; плохи — надо не обращать на это внимания. Я вижу, вы жалеете о комфорте своего замка.
— Нет, но…
— Вот Роберт, я уверен, совершенно доволен, — не дал договорить Гленарвану географ, желая привлечь на свою сторону хоть одного приверженца.
— Совершенно, господин Паганель! — весело воскликнул Роберт.
— В его возрасте это естественно, — заметил Гленарван.
— И в моем тоже, — возразил ученый. — Чем меньше удобств, тем меньше потребностей, а чем меньше потребностей, тем человек счастливее.
— Ну вот: теперь Паганель поведет атаку на богатство и роскошь, — заметил Мак-Наббс.
— Ошибаетесь, майор, — отозвался ученый. — Но если хотите, я расскажу вам по этому поводу маленькую арабскую сказку — она как раз мне вспомнилась.
— Пожалуйста, пожалуйста, расскажите, господин Паганель! — воскликнул Роберт.
— А что докажет ваша сказка? — поинтересовался майор.
— То, что доказывают все сказки, милый друг.
— Немногое, значит, — ответил Мак-Наббс. — Но все же рассказывайте вашу сказку, Шехеразада. Вы же так искусны в этом деле.
— Жил когда-то сын великого Гарун-аль-Рашида, — начал Паганель. — Он был несчастлив. Пошел он за советом к старому дервишу. Мудрый старец, выслушав его, сказал, что счастье вообще трудно найти на этом свете. «А все же, — прибавил он, — я знаю один безошибочный способ дать вам счастье». — «Что же это за способ?» — спросил юный принц. «Надо надеть рубашку счастливого человека», — ответил дервиш. Обрадованный принц расцеловал старца и отправился на поиски своего талисмана. Он долго странствовал. Он посетил все земные столицы, пробовал надевать на себя рубашки королей, рубашки императоров,
Глава XXV
Между огнем и водой
Сказка Паганеля имела огромный успех. Ему даже аплодировали, но каждый остался при своем мнении. Ученый достиг обычного результата всякой дискуссии — он никого не убедил. Но все же с ним согласились в том, что под ударами судьбы не нужно падать духом и что если нет ни дворца, ни хижины, надо довольствоваться и деревом.
Пока велись эти разговоры, наступил вечер. Такой тревожный день мог быть достойным образом завершен только крепким сном. Гости омбу были не только утомлены борьбой с наводнением, но, сверх того, измучены жгучей дневной жарой. Их крылатые товарищи уже скрылись в гуще листвы; мелодичные рулады хильгуэрос, этих пам-пасских соловьев, мало-помалу затихали. Видимо, пернатые погружались в сон. Лучше всего было последовать их примеру.
Но прежде чем, по выражению Паганеля, «забиться в гнездышко», Гленарван, Роберт и географ взобрались на свою «обсерваторию», чтобы в последний раз произвести наблюдения над водной равниной. Было около девяти часов вечера. Солнце только что скрылось в сверкающем тумане. Вся западная половина неба утопала в горячих парах. Обычно столь яркие созвездия Южного полушария смутно мерцали, будто скрытые мглистым покровом. Все же их можно было распознать, и Паганель познакомил Роберта и Гленарвана со звездами полярной зоны. Ученый указал им, между прочим, на Южный Крест — созвездие из четырех звезд первой и второй величины, расположенных в виде ромба почти на высоте полюса; на созвездие Кентавра, одна из звезд которого, Альфа, наиболее близка к Земле; на две обширные туманности — облака Магеллана, — из которых более крупная заволакивает пространство, в двести раз большее видимой поверхности Луны; и, наконец, на «черную дыру» — то место на небесном своде, где как будто совершенно отсутствуют звезды.
Географ очень жалел о том, что на небе еще не появился видимый на обоих полушариях Орион, но зато он рассказал своим ученикам об одной любопытной частности патагонской «космографии». По мнению поэтичных индейцев, Орион представляет собой громадное лассо и три болас, брошенные рукой охотника, бродящего по небесным прериям. Все эти созвездия, отражаясь в зеркале вод, создавали из него как бы второе небо. Нельзя было не восхититься этой картиной.
Пока ученый Паганель посвящал своих слушателей в тайны космографии, небо у восточной стороны горизонта омрачилось. Густая, темная, резко очерченная туча постепенно поднималась вверх, гася звезды. Мрачная, зловещая, она вскоре заволокла половину небесного свода. Казалось, что она движется сама собой, так как не чувствовалось ни малейшего ветерка. Воздух был неподвижен. Ни один листик на дереве не шевелился, ни малейшей ряби не пробегало по поверхности вод. Даже дышать становилось трудно — точно колоссальный пневматический насос разредил воздух. Атмосфера была насыщена электричеством; каждое живое существо ощущало, как оно бежит по его нервам.