Дети Ночи
Шрифт:
Допив из кружки, я поднялся и шагнул к свету.
– Те времена прошли. Выживание равняется умеренности. Все члены Семьи должны это однажды усвоить. – Я повернулся к Фортуне, и мой голос зазвучал более гневно, чем я ожидал. – Иначе что? Опять инфекция? Рост Семьи, более быстрый, чем рост раковых клеток, более страшный, чем СПИД? Ограничиваясь, мы сохраняем равновесие Если же продолжать…, размножаться, останутся одни охотники без добычи, обреченные на голод, как когда-то кролики на острове Пасхи.
Фортуна поднял руки ладонями вперед.
– Не
Какое-то мгновение я только смотрел на маленького человечка. Когда я заговорил, голос мой звучал очень устало.
– И все же будете ли вы мне подчиняться? После стольких лет?
Глаза Фортуны ярко блестели.
– О да – А вы знаете, почему я вернулся?
Фортуна встал и двинулся в сторону темного коридора, откуда начиналась еще более темная лестница. Он показал наверх и повел меня в темноту, в последний раз исполняя при мне роль гида.
Помещение служило кладовой над рестораном для туристов. Пять веков назад здесь была спальня. Моя спальня.
Другие члены Семьи, которых я не видел уже несколько десятилетий, если не столетий, ждали здесь. Облачением им служили темные одежды, которые использовались лишь для наиболее торжественных церемоний Семьи.
Моя кровать тоже ждала меня. Над ней висел мой портрет, написанный во время заточения в Вышеграде в 1465 году. Я задержался на мгновение, чтобы взглянуть на изображение: на меня смотрел венгерский аристократ; его соболий воротник отделан золотой парчой, накидка застегнута на золотые пуговицы, шелковая шапочка обшита по моде того времени девятью рядами жемчуга и крепится застежкой в форме звезды с большим топазом в центре. Лицо одновременно очень знакомое, и поразительно чужое: длинный орлиный нос; зеленые глаза, настолько большие, что кажутся гротескными; широкие брови и еще более широкие усы; слишком большая нижняя губа над выступающим подбородком… Все вместе представляет собой высокомерный и вызывающий беспокойство образ. Фортуна меня узнал. Несмотря на годы, на разрушающее действие возраста и произведенные хирургическими операциями изменения, несмотря ни на что.
– Отец, – прошептал стоявший у окна старик.
Я утомленно посмотрел на него из-под полуприкрытых век. Мне трудно было точно вспомнить его имя…, возможно, один из кузенов моих добринских братьев. Последний раз я видел его во время Церемонии более полутора столетий тому назад, когда уезжал в Америку.
Он вышел вперед и робко прикоснулся к моей руке. Я кивнул, достал из кармана перстень и надел его на палец.
Все в комнате преклонили колени. Я слышал хруст и щелканье древних суставов.
Добринский кузен встал и поднял к свету тяжелый медальон.
Мне был знаком этот медальон. Он представлял собой символ ордена
Мой отец был посвящен в орден Дракона 8 февраля 1431 года…, в тот год, когда я появился на свет. Будучи драконистом, последователем «draco», то есть «дракона» по-латыни, он носил этот знак на щите, а также чеканил его на своих монетах. Поэтому мой отец и получил имя Влад Дракула; «dracul» на моем родном языке означает «дракон» и «дьявол» одновременно. «Dracula» – просто «сын дракона».
Добринский брат повесил медальон мне на шею. Я ощутил тяжесть золота, тянущего меня вниз. Около дюжины находившихся в комнате мужчин пропели короткий гимн и стали подходить ко мне по одному, чтобы поцеловать перстень, после чего возвращались на свои места.
– Я устал, – сказал я. Голос мой напоминал шорох древнего пергамента.
Тогда они сгрудились вокруг, освобождая меня от медальона и дорогого костюма. Затем бережно надели на меня льняную ночную рубашку, а добринец отбросил с кровати льняное покрывало. Исполненный благодарности, я лег в постель и откинулся на высокие подушки.
Раду Фортуна придвинулся поближе.
– Ты приехал домой, чтобы умереть, Отец. В его словах не прозвучало вопроса. У меня не было ни нужды, ни сил, чтобы кивнуть.
Старик, который мог быть одним из прочих добринских братьев, подошел к кровати, опустился на колено, еще раз поцеловал мой перстень и произнес:
– В таком случае, Отец, не пора ли подумать о рождении нового Князя и его Посвящении?
Я посмотрел на этого человека, представив себе, как бы Влад Цепеш с висевшего над моей головой портрета посадил бы его на кол или выпустил из него потроха за столь неделикатный вопрос.
Но в ответ я лишь кивнул.
– Это будет сделано, – сказал Раду Фортуна. – Женщина и повитуха для него уже подобраны.
Я прикрыл глаза, подавив улыбку. Сперма собрана много десятилетий назад и объявлена жизнеспособной.
Мне оставалось лишь уповать на то, что им удалось ее сохранить в этой полумертвой злополучной стране, где даже надежда имела мизерные шансы на выживание. Я не испытывал ни малейшего желания знать грубые подробности подбора и осеменения.
– Мы начнем подготовку к Посвящению, – сказал старик, которого я знавал когда-то как молодого князя Михня.
Настойчивости в его голосе не было, и я понял почему. Мое умирание будет медленным процессом. Болезнь, с которой я живу так давно, просто меня не отпустит. Даже теперь, когда болезнь поистаскалась и одряхлела от времени, она руководит моей жизнью и сопротивляется ласковому призыву смерти.