Дети новолуния [роман]
Шрифт:
Посоветовавшись с Тулуем, Чагатай всё-таки решил навестить отца. Тем более что вместе с ним в стойбище прибыл большой отряд из Керулена, который привёз не только подарки, но и вести из дома. Гибкий, жилистый Чагатай громким криком предупредил отца, что зайдёт к нему в шатёр. Не дождавшись ответа, он откинул полог и перешагнул через порог. Старик сидел неподвижно перед потухшими углями. Увидев сына, он улыбнулся, подозвал его к себе и обнял. Он как-то похудел, обострился, но Чагатай не сказал ему этого. Разожгли костер. Чагатай сел рядом и стал рассказывать, что знает. Старик
— Здесь холодно, — ни с того ни с сего брякнул он.
Чагатай вежливо умолк. Но продолжения не последовало. Тогда Чагатай сказал, что прибыли повозки из Керулена. Старик сразу оживился и приказал привести гонцов с родины. Пришли трое родовитых нойонов. Они рухнули на колени и подползли к сапогам каана. Тот предложил им сесть. Беседа затянулась до глубокой ночи. К тому времени дождь внезапно кончился, и в небе проглянули тысячи мерцающих звёзд. Старик был прост и сердечен. Когда аудиенция наконец завершилась и нойоны задом попятились к выходу, беспрерывно кланяясь и желая каану всех мыслимых благ, один из них хлопнул себя по лбу:
— Э-э-э! Забыл! Подарки!
Сбиваясь с ног, все трое кинулись вон и через минуту вернулись, держа в охапке кожаные тюки. Каан довольно щурился, когда перед ним выкладывались кафтаны, рубашки, сапоги, ножи, дорогие амулеты. Под конец самый рослый нойон с загадочным видом открыл последний мешок, поднял его над головой, встряхнул — и из мешка толстой меховой струёй к ногам каана вылетела шкура огромного волка. Его голова ударилась в мысок сапога сломанным жёлтым клыком. Удивительным был окрас этого зверя — серо-голубой, точно снег под лучами вечернего солнца.
Они ждали слов одобрения, но каан изменился в лице, отпрянул и вдруг закричал, не отрывая глаз от шкуры:
— Вон отсюда!!
А когда все вывалились из гэра, он схватил эту огромную, лобастую, с пустыми глазницами голову, притянул к себе и уткнулся в неё лбом. Плечи его содрогались, точно от рыданий, но он не рыдал — он тихо выл, глухо и безнадёжно, как воет волк, угодивший в ловушку, от боли и бесконечного одиночества.
«Если человек никогда не видел солнца, он бы не страдал в темноте. А если не знал ночи, его не терзало её отсутствие. Мы просто не знаем, что есть ещё, кроме дня и ночи. Вот если бы мы это узнали, вот тогда, может быть, и день с ночью показались бы нам тусклыми и томительными — без того, чего мы пока не знаем. Не надо бояться. Сколько ещё неизведанного! Совсем не надо бояться».
Так думал старый китайский монах, возвращаясь на путь, ведущий домой.
Дорога — эпилог
— Вертолёт? Это уже слишком.
— Да, господин президент. Но так считает служба охраны.
Через толстые стёкла пробивался мерный рокот вертолётных лопастей.
— Сверху всё лучше видно.
— Можно подумать, мы едем на фронт, а не на формальное мероприятие.
— Согласен, господин президент. Но в городе всякое может быть. К тому же мы заранее объявили о вашей поездке.
— А почему не бэтээр? Не танки, в конце концов? Мало, что перекрыли полгорода.
— Это ненадолго.
— Нет, точно, гудят. Нам сигналят.
— Не каждый день видишь президентский кортеж. Вот и гудят.
— Да нет, гудят потому, что стоят, нас пропускают. Со зла.
— Можно включить музыку.
— Не надо. И так голова… За дурака меня, что ли, держишь? А то я не понимаю — что, зачем и почему?
— Простите, господин президент.
— То-то же… Ладно, ставь музыку.
Кавалькада из десяти бронированных лимузинов неслась меж оттиснутых к обочине и сбившихся на перекрёстках автомобилей, словно спасаясь от цунами. Он вновь прислушался и бросил взгляд наверх. А ведь ему нравилось, что процессию эскортирует боевой вертолёт. В этом видна была сила, мощь. А мощь — это красота. Красота, мощь, сила — одно и то же. Ему нравилась игра мускулов. И вообще, здоровье. Поэтому его окружали преимущественно здоровые люди, спокойные, сильные и без вредных пристрастий. Пьяницы, истерики, безнадёжные рохли — у таких не было шанса.
Мышцы приятно томило после того, как утром он проплыл не обычную для себя тысячу, а тысячу пятьсот метров. Зачем-то вспомнилась коммуналка, в которой он вырос, с маленькой кухней на пять комнат. В глубине души он высоко ценил эту школу непритязательной жизни.
С экрана монитора в режиме односторонней видеосвязи гладкое лицо экономического советника сумрачно докладывало, глядя в какую-то близкую точку:
— И вообще, наши финансы перегружены долговыми обязательствами государств с более чем сомнительными перспективами по кредитоспособности. Данные рейтинговых агентств вам хорошо известны: они неутешительны даже в отношении тех, в ком мы были стопроцентно уверены ещё год назад. Если так пойдёт дальше, мы рискуем заполучить горы ничем не обеспеченных бумаг в самый разгар экономического кризиса.
— И что нам делать?
— Тихо, незаметно продавать.
— Тихо-незаметно?
— Ну да, хотя бы через третьи руки, до тех пор, пока есть возможность. Вообще говоря, очень много, конечно, не сбросить, но уж сколько успеем. У нас у самих не всё в порядке с ликвидностью активов, да и с возможностью мобилизации финансовых ресурсов тоже. Как вам хорошо известно. А идти на долговые рынки…
— Вы и вправду думаете, что в таком деле что-то можно сделать незаметно?
— Что-то — можно. Тем более что заметнонам это вряд ли позволят.
— Ну ладно, — он потянулся к кнопке выключателя, — поговорим позже.
— И ещё, — остановил его советник, — есть сведения, что нас самих могут понизить до мусорного уровня. Как минимум, S&P. И довольно скоро.
— Я знаю, — сказал он и нажал кнопку.
Подумав, взял телефонную трубку:
— Скрипт донесений по нефти, точнее, по намерениям сбивать нефтяные цены — к трём мне на стол. И по газу тоже… При чём тут ОПЕК? Штаты. Меня интересуют Штаты!