Дети Ржавчины
Шрифт:
Через несколько минут в щель уже можно было просунуть ладонь. Из недр контейнера побежали струйки пара, подсвеченные мягким зеленоватым светом. Это хорошо. Это означает, что процесс идет правильно.
В последующие минуты не происходило ничего. Ни звука, ни движения. Я решил, что процесс завершен.
– Помогите мне, – довольно решительно заявил я, забираясь на повозку. – Возьмите крышку за все четыре угла и осторожно поднимайте вверх.
Крышка была тяжелой. Я боялся, что у кого-то разожмутся пальцы и она полетит обратно,
– Это надо же!.. – вырвалось у Медвежатника, который мигом позабыл про свои синяки и повреждения.
В контейнере была девушка. Невероятно худая, белая, как бумага, но, кажется, живая. Она лежала на упругой, неизвестно из чего сделанной поверхности, которая излучала все тот же зеленоватый свет, уже слабеющий.
Глаза не открывались. Лишь немного дрожали веки и кончики пальцев.
– Ее, пожалуй, месяц не кормили, – проворчал Свистун.
– Не месяц, – я покачал головой. – Ее не кормили лет двести. Может, больше.
– Двести… – хмыкнул Подорожник. – Дать ей, что ли, мяса? Вдруг оживет?
– Не мяса, – проговорил я. – Надо молока. Козьего лучше – оно жирное. Где бы взять?
В контейнере в особых углублениях лежали флаконы с какими-то жидкостями и приспособлениями для инъекций и вливаний, но я совершенно не представлял, как и в какой последовательности ими пользоваться.
– Достанем молока, – произнес Медвежатник. – По пути деревня будет – купим.
– Одежка хорошая какая, – подивился Свистун, потрогав комбинезон из серо-голубой блестящей ткани. – А она скажет чего-нибудь?
– Скажет. Потом. Она несколько сотен лет провела в этой бочке. Ей тяжело не то что говорить, а даже дышать. Ей нужно помочь.
– Не понимаю… – проворчал Подорожник, во все глаза разглядывая девушку. – Двести лет никто не может прожить.
«Вот так рождаются сказки о спящих красавицах», – подумал я.
Она, впрочем, была далеко не красавица. Невероятная худоба сделала ее скорее уродом. Настолько, насколько может быть уродлив насквозь больной человек. Она была больна многолетней неподвижностью.
И вдруг я заметил, что погонщики смотрят на нее с теплотой, не свойственной их колючим глазам. Словно присутствуют при рождении младенца. Вообще, картина получалась пронзительная: четверо озверевших от дикой бойни мужчин, вдрызг вымотанных и забрызганных кровью, вдруг обрели нежность к возрождающейся на их глазах жизни. Здесь, на пустынной дороге, среди остывающих мертвецов это чувствовалось особенно остро.
– Безымянный, – вполне мирно проговорил Подорожник, – ты же знаешь, кто она. Скажи нам.
– Она… – мне вдруг захотелось сказать им что-то сильное. Такое, чтобы сразить всех троих наповал. Чтобы заставить их забыть о погибшей лошади и бестолковом иглостреле. – Она из тех, кто знает, как победить Пылающую прорву.
НАДЕЖДА
– Это
Староста – сутулый пожилой мужик с заостренной деревянной палкой – так усиленно кивал, что тряслись его дряблые щеки. Уши его были направлены на Подорожника, а глаза – на собственную ладонь, в которой поблескивало невиданное по здешним меркам богатство – клинки.
Нас окружали люди. В основном это были немолодые женщины с тяжелыми некрасивыми фигурами и дети. Детей было столько, что рябило в глазах – здесь много рожали, потому что Прорва слишком часто наносила урон деревне.
Все они толпились неподалеку, боясь приблизиться, и смотрели на меня и на половинку железного цилиндра, лежащую на земле. Девушку мы прикрыли от палящего солнца разорванной рубашкой, но по очертаниям тела можно было обо всем догадаться. Меня не смутило, что рубашка эта принадлежала одному из ныне мертвых разбойников.
Свистун и Медвежатник с перевязанной физиономией стояли у телеги и разглядывали крестьян, не скрывая легкого пренебрежения.
– Нужно молоко, – говорил Подорожник. – У вас есть козы, я слышал, как они орали, когда мы ехали. Коровье не подойдет, только козье. И нужен хороший дом – без клопов и всякой другой заразы. Ясно?
Староста продолжал подобострастно кивать. Крестьяне считали погонщиков важными государственными людьми, поэтому относились к ним с трепетом. Тем более если этот трепет хорошо оплачивался.
– Ну все, – вздохнул Подорожник. И затем повернулся ко мне: – Давай отойдем, поговорим.
Мы повернулись и медленно зашагали по пыльной утоптанной улице. Настроение было подавленное, нам не хотелось расставаться. Но я решил, что так нужно. Нельзя брать девушку в опасный путь, нельзя привозить ее туда, где ее судьбой могут заняться другие люди.
– Когда вернетесь? – спросил я.
– Да кто ж теперь знает?.. Когда пошлют, тогда и поедем. Я вот думаю, что Лучистому про тебя сказать? – Придумай что-нибудь.
– Да… Скажу, что тебя ранили и ты остался в деревне подлечиться. Может, и поверит. А мы уж постараемся поскорее до тебя добраться. Уж больно узнать хочу, что девочка рассказывать будет.
– И я хочу.
– Ты только девочку выходи. Глаз с нее не спускай. На, возьми еще, – он сунул мне в руку несколько клинков. – Если что – нанимай лекарей, кого угодно, не жалей денег. За девочку головой отвечаешь. Лишь бы заговорила.
– Заговорит.
– Вот-вот… Ну, поедем мы, – он вдруг остановился и, прищурившись, посмотрел мне в лицо. – Жалко вот, что… Ну, ладно.