Дети Ржавчины
Шрифт:
– И ты все это видела?
– Да, но потом убежала на нулевой уровень, спряталась. Там был еще один парень – он полез в контейнер. Сказал, что у него корпус сверхпрочный. Эти контейнеры для раненых хранились – если кто-то совсем тяжелый был, его замораживали и спокойно отправляли на континент для восстановления. Я послушала и тоже залезла. Вот и все. Не знаю, может, я случайно заморозку включила, а может, она как-то сама… Все, выходит, погибли, только я осталась.
– Да нет, похоже, что не все, – задумчиво проговорил я. – Здесь теперь полно людей – не от
– Да, но… Мы на острове, – проговорила Надежда, внимательно заглядывая мне в глаза. – А ведь есть еще и континенты.
– И что же? – спросил я.
– Может, там…
– Нет, – решительно оборвал я. – Там в лучшем случае то же самое. А в худшем – просто мертвая пустыня. Пойми, девочка, если бы где-то сохранились города, истребители, культура – нас и этот остров давно бы нашли. Две разные цивилизации не могут жить рядом и при этом не замечать друг друга.
Я сознавал, что этими словами убиваю ее последнюю надежду. Но иначе нельзя. Можно верить в лучшее, однако нельзя излишне обольщаться на этот счет. Возможно, на континентах сохранилось или появилось что-то лучшее, но тот мир, который знали я и Надежда, утрачен навсегда, и с этим можно только смириться.
– Ты рассказала мне столько странного… я хотел сказать, страшного. Сеть обороны, базы, станции… Я правильно понял, что Холодные башни ставились для защиты станций?
– Какие еще башни?
– Высокие, черные. Ты что, забыла?
– На некоторых станциях были башни, но не для защиты… Постой, может, ты говоришь про вышки наблюдения?
– Да какие к черту вышки?! Я говорю про огромные железные столбы, от которых идет холод и которых боятся аэроиды. Ясно теперь?
– Ничего не ясно. Я не видела никаких черных столбов.
– Не видела?! – изумился я. – Значит, не вы их построили?
Надежда пожала плечами, с недоумением поглядывая на меня.
– Я не очень понимаю, о чем ты говоришь.
– Ну ладно… Еще поймешь.
Надежда замолчала, задумчиво глядя в одну точку. В моей голове роем проносились мысли, вопросы, но ни один я не мог выбрать в качестве самого важного на этот момент. Вообще-то этот долгожданный разговор ничего не прояснил. Раньше думалось, что стоит уцепиться хоть за какие-то факты, и я смогу что-то решать, действовать. Не для людей, так хотя бы для себя.
Но вот они, ответы на вопросы, а я остался таким же беспомощным, как и раньше.
– Послушай, девочка, – произнес я, – нам очень важно выяснить истину до конца. Ты так долго молчала, а без тебя я здесь как слепой. Мне нужно еще много думать над всем этим. Пообещай мне, что поможешь разобраться в этой чертовщине. Кроме тебя, мне надеяться не на кого, и нам еще много раз придется поговорить всерьез.
– Если нужно – помогу, – безучастно ответила девушка.
Я понял, что она снова вернулась в реальность. В свою реальность, где никакими разговорами и откровениями ничего не изменишь, не восстановишь погибшие станции, не вернешь ушедших
Из пелены дождя вдруг выплыла скрюченная человеческая фигура. Я дернул поводья, чтобы не зацепить незнакомца краем повозки.
Это был всего лишь нищий. Он услышал скрип колес нашего экипажа и заранее встал с протянутой рукой в надежде на удачу. На лице его застыла странная замороженная улыбка. Я, хотя и привык к таким вещам, все же пожалел человека. Мы путешествовали в повозке, а он тащился по грязи весь мокрый, голодный, облепленный кусками сырой глины. Я протянул руку к сумке и достал для него пучок сушеных грибов. Хотелось что-то сказать ему, но говорить-то, по сути, должен был он – благодарить хотя бы. А он продолжал стоять, пугая нас своей странной улыбкой.
– Где-то здесь должно быть вересковое поле… – начал я.
Он кивнул, не переставая улыбаться.
– Может, ты знаешь, где живет толкователь по имени Доставший Звезды?
Он опять кивнул и продолжал кивать, не говоря ни слова, пока я тщетно пытался добиться от него хоть капли информации. Мы двинулись дальше, когда я окончательно убедился, что у бродяги не все дома.
– Какой ужас, – проговорила Надежда и помотала головой, будто изгоняя видение.
Я хмыкнул: нищие не самое ужасное в этой жизни.
Словно в награду за нашу доброту через полчаса дождь перестал. Небо быстро очистилось от свинцовой пелены, солнце блеснуло в ее разрывах, а вскоре уже засияло в полную силу, высекая из влажной травы радужные искры.
Я остановил лошадь. Из повозки мы выходить не стали – слишком сыро было вокруг. Мы просто сидели, свесив ноги, и наслаждались оживающей природой, радостными криками птиц, блеском капель в листве. Лошадь тянулась губами к низкой мокрой траве, мне приходилось постоянно дергать вожжи. Надежда заметила это и спросила, отчего я не даю лошадке поесть.
– Запряженной лошади нельзя опускать голову к земле, – ответил я. – Она может этим повредить себе.
Девушка ни слова не говоря спрыгнула на землю, принялась рвать пучки травы и кормить ими лошадь. Я наблюдал за ней, видя, какая она стала гибкая и подвижная. Невольно мысли перекинулись на Катеньку, такую же грациозную в любом деле – от собирания грибов до бальных танцев. Катенька была единственным человеком в той жизни, с которым я чувствовал себя легко. А здесь нет ни одного такого. И все равно, я не тоскую по той жизни, не рвусь обратно. Это, наверно, неспроста.
Я вдруг заметил, что на рукаве у Надежды желтеют какие-то пятна.
– Ты обо что-то испачкалась, – сообщил я. Она посмотрела, почистила рукав травой.
– Наверно, смазка от блока.
– Смазка? – я вскочил. – Да как же я раньше не подумал?
В самом деле, металл местами покрывала какая-то скользкая масса – я помнил это, но не обратил внимания в нужный момент.
– Ты говорила, вы ставили истребители на хранение? – взволнованно заговорил я.
– Мы не ставили, мы готовили, – ответила она, удивленная моим напором.