Дети теней
Шрифт:
Еще она упомянула в письме одну юную француженку – «la petite Leonic» [9] , девушку из семьи дальних родственников Софии Стеншерна. Леони, которая была чуть младше близнецов, занималась с ними французским. Каролина присоединилась к ним, и Леони уделяла ей особое внимание. С самого начала Каролина не знала ни слова по-французски, но схватывала все так быстро, что уже через несколько недель могла вполне прилично говорить. София, считавшая Каролину слугой, была, разумеется, не в состоянии смотреть на это спокойно, но ее чувства никого не волновали. Уж во всяком случае не
9
Маленькую Леони (фр.)
Каролина не знала, когда они вернутся в Швецию, но предполагала, что не так скоро. Арильд и Розильда хотели пробыть со своим отцом как можно дольше…
По всему было видно, что Каролина не собирается прекращать отношения с нами. Но почему она написала Роланду, а не мне? Ведь она так хотела, чтобы мы были сестрами!
Или она уже отказалась от этой идеи? Уяснила себе, что это могло быть всего лишь фантазией? А может, до нее наконец дошло, каково приходилось мне?
Я могла понять и простить ее. Я думала, достаточно мне узнать правду – и мы поставим крест на этой истории, будем по-настоящему дружить. Если выяснится, что Каролина действительно моя сестра, – это будет просто замечательно. Только бы покончить с тайной, которая отравляла мне жизнь и делала болезненно подозрительной – к папе, Каролине, бабушке… Это было невыносимо.
Вот Ингеборг никогда не заставляла меня страдать! Даже когда исчезла. Я доверяла ей. И мне хотелось, чтобы с Каролиной было так же.
Но как бы я ни старалась думать о Каролине просто, без надрыва, стоило чему-нибудь напомнить о ней – и со мной творилось что-то невероятное.
Однажды вечером, например, я услышала, как папа спросил маму:
– Ты знаешь, кто вчера стал президентом Франции?
– Нет, а уже известно?
– Да. Пуанкаре.
В этом не было ничего удивительного. Но я вдруг испуганно вздрогнула и выпалила:
– А как же Арман Фальер?
Они озадаченно посмотрели на меня.
– Он больше не президент, – спокойно сказал папа.
– Но что с ним теперь будет?!
– Доченька, во Франции выбрали другого президента, вот и все. Правление Фальера закончилось. Но с ним ничего не случится, если ты об этом. Это же не Великая французская революция. Так что успокойся, пожалуйста.
Я почувствовала, что сморозила глупость. Папа внимательно посмотрел на меня и начал говорить о политике.
– Ты, наверное, боишься, что начнется война, – сказал он.
Однако причина моего волнения была вовсе не в страхе перед войной. Это выглядело глупо и дико, и вряд ли я хотела себе в этом признаться, но Арман Фальер был тем президентом, которого Каролина видела на вокзале в Париже, когда вышла из поезда. И поэтому, просто оттого, что оказался рядом с ней, он мистическим образом как бы связывал нас друг с другом. Вот какой кавардак творился у меня в голове!
После короткого перерыва от Каролины снова стали приходить открытки, в которых она демонстрировала свои успехи во французском. Ей и впрямь было чем похвастаться. Предложения она строила не очень сложные, зато без ошибок, и в этом, конечно, была заслуга «маленькой Леони». Французским Каролина занималась со всей отдачей, сразу было видно. Сама я изучала этот язык уже несколько лет, но не сказать, чтобы далеко ушла.
Каролина много рассказывала о Леони, но еще больше читалось между строк. Нетрудно было
Но что чувствовала Розильда? И Арильд?
Разумеется, Каролина не хотела их потерять, это было бы для нее поражением. Возможно, она смотрела на них – так же, как и на всех вокруг – как на партнеров в собственном тайном спектакле, где сама была режиссером.
Розильда включилась в этот спектакль. Она воспринимала его просто как романтическую игру. Но Арильд, со своими высокими идеалами и восторженным отношением к дружбе, – как он это переживал? В многочисленных посланиях из Парижа Каролина, кстати, почти не упоминала о нем. А сам он не писал.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Был конец февраля – с начала нового, 1913 года прошло немало времени. К Пасхе, меньше чем через месяц, я должна была конфирмироваться.
Ульсен, наша портниха, уже приехала. Вообще-то ее звали Марет, но когда мы говорили о ней, то почему-то называли только по фамилии – Ульсен. Она была родом из Бергена, что в Норвегии. Каждую весну и осень она приезжала к нам шить одежду к новому сезону. Но в этом году явилась раньше – из-за платья для конфирмации.
Ульсен всегда высказывала свое веское слово, когда речь шла о выборе ткани, покроя и тому подобном. Она любила показать свои знания, а если не получала одобрения, то считала, что ее не ценят по достоинству, и немедленно обижалась. Мама делала все, чтобы этого не допустить, но, как бы она ни старалась, их мнения иногда расходились.
В этот раз все уперлось в ткань для моего платья. Мама вдруг решила, что на конфирмации я должна быть в белом. В Стокгольме все чаще надевали белые платья, хотя в провинции по-прежнему предпочитали черные. Но в классе многие девочки не желали отставать от столичной моды. Споры разгорелись нешуточные. Священник в них не вмешивался, он сказал, что мы можем поступать как хотим, но нужно сойтись на чем-то одном. Чтобы не отличаться друг от друга.
Для меня этот вопрос был давно решенным. Я дала клятву Ингеборг и не могла ее нарушить. Сначала казалось, что мама понимает меня, но когда выяснилось, что большинство родителей высказывались за белые платья, которые можно носить после конфирмации, она изменила свое мнение. Белое платье легко перешить, и потом, его всегда можно выкрасить в другой цвет. А с черным уже ничего не сделаешь.
– Ведь Ингеборг здесь не будет, – пыталась убедить меня мама. – И может, она сама уже передумала. Кто знает?
– Нет, мама, этого не может быть! Ингеборг всегда делает то, что обещает. Почему я должна поступать иначе?
– Но она же об этом не узнает…
– Ты это серьезно?
Мама смутилась.
– Нет, конечно, прости… Но белое платье гораздо практичнее. Считай, что я так хочу. Пусть это будет для тебя оправданием.
– Нет, ни за что! Даже не подумаю!
Мама растерялась окончательно и попыталась привлечь на свою сторону Ульсен. Но Ульсен лежала на полу, чертила выкройку и молчала, хотя было видно, что ей весь этот спор кажется детским лепетом. У нее было собственное мнение, и она не желала никому высказать поддержку.