Дети восьмидесятых
Шрифт:
— За какие, интересно, заслуги?
— Да говорит, что учится чуть ли не отлично.
— А в каком, интересно, классе?
— Кто его знает, наверное, уже в четвёртом. А может, его и в пятый пригласили…
После уроков махнула Серёже рукой. Он бросил велосипед и прибежал.
— Приходи к нам на сбор.
— А можно?! — обрадовался он.
— Конечно. Если хочешь — выступи вместе с ребятами.
Разулыбался:
— Ещё бы! Конечно хочу!
И вприпрыжку домой.
Пришёл на сбор нарядный, отутюженный, в пионерском галстуке. И настороженный: как примут? Он уже как-то похвастался: «Вы меня в пионеры не принимали, а в той школе
Другая моя боль — Дима Л., тот самый, который пришёл к нам во II классе хилым, болезненным, со старческим личиком. И курящим. Потом он бросил курить, повеселел, стал лучше учиться, начал заниматься в секции самбо, танцевал, хорошо играл в театре. Он подружился с ребятами, тянулся к добру. Но ему тоже, как и Серёже, позарез необходима была помощь родителей. Помощь — понимание и поддержка. Её не было. И вот срыв в III классе. Опять замаячили возле Димы фигуры шестиклассников, которых никак не назовёшь цветом общества. В его манерах опять появилось что-то грубое и разухабистое. И завелись пустые клетки в журнале: не сдано… не сдано…
За Димой долг по труду — газетница. Всем даю задание.
— Лодыри, ох, простите, бывшие лодыри, а ныне — беззаветные труженики несут сдавать свои «хвосты».
Дима подходит, подаёт газетницу — ни в сказке сказать! Загляденье!
— С одной стороны, ты, конечно, молодец. Но, с другой стороны, мне кажется, молодец-то вовсе и не ты. Газетницу кто делал: мама или сестра?
Честный взгляд, детская бесхитростная обида в глазах:
— Я сам делал, правда-правда!
— Тогда вот что сделаем. Ты сейчас повторишь эти швы по 4–5 сантиметров каждый, как образцы. Если швы будут такими же, как на газетнице, я перед тобой извинюсь. Но если нет…
Пауза. Дима растерян. Но тут же обретает почву под ногами. Интересно, на чём он стоит сейчас?
— Да я бы сделал, только у меня ткани нет.
— Не беспокойся, у меня найдётся.
— И ниток нет… — с надеждой.
— И нитки дам.
— И…
— И иголка есть, — решительно отбираю его соломинку.
Сел Дима и начал пыхтеть над швами. Сшил криво, косо, кое-как. На уроке и то лучше получалось.
Подходит. Молча подаёт. И я молчу, смотрю на него. Дима начинает проваливаться сквозь землю.
— Иди…
И всё. Больше ничего. Мне нечего ему сказать, он всё знает сам. И ему очень стыдно. Потому что обман раскрыт. А если бы номер прошёл, тогда ничего — такова домашняя мораль. Наша ей и в подметки не годится: чтобы следовать нашей, надо трудиться, ох как трудиться! Надо многое менять в себе, преодолевать себя. Домашняя мораль гораздо удобнее в употреблении: можно — всё, но надо, чтобы никто об этом не узнал.
Мне нечего сказать Диме. Руки опускаются. Но зато я могла бы много чего сказать его маме. Но что изменится?..
Недавно был у нас с ней разговор.
— Дима опять стал покуривать. От него несколько раз пахло табаком.
— Нет, что вы, это у нас отец курит.
— Но пахло-то от Димы! У него опять пропал румянец, лицо стало землистым. Подкашливает. Учиться стал гораздо хуже, приятели завелись в два раза старше. Неужели вы ничего не замечаете?
— Нет-нет, это вам показалось!
И тут я поняла,
Ну сколько можно биться головой об это «так легче»?!!
И третий, самый тяжёлый случай — Гарик. Он — «самый новенький», пришёл к нам в середине учебного года. Мальчик развитый, очень умный, разносторонне одарённый и с полным отсутствием каких-либо принципов.
В конце учебного года он вдруг заявил, что дежурить в столовой не будет: «Сами убирайте!» Такой вызов целому коллективу был невозможен еще пару месяцев назад. Раньше он никогда от работы не отказывался. Правда, и не брался сам. Трудовые задания выполнял только под нажимом извне. Но был период колебаний, какое-то движение в лучшую сторону, попытки создавать себя. Теперь мальчик медленно, но неуклонно идёт в другую сторону, и я с отвратительным чувством полного бессилия вижу, что ничего нельзя изменить. Всё возможное сделано. Против меня (и его самого!) грандиозная его лень, полное отсутствие охоты и, главное, привычки к ежедневным трудовым усилиям, мощные домашние тренажеры безнравственного поведения: семью он попросту терроризирует, прикрываясь мамой, как щитом. Любящая мама находит каждому его проступку и объяснение, и оправдание: мамой он умело руководит.
Цель его очередного — не первого! — демарша — проверка границ. Семья подчинилась, а с классом как-то не получается. Статус его в коллективе невысок, демагогические выступления, так хорошо действующие дома, никакого успеха не имеют. Дома можно вдруг заявить:
— У вас нет ко мне педагогического подхода!
И семья забывает про обед. Папа робко:
— Гарик, а какой к тебе нужен подход?
— Вы люди взрослые, умные, книги читаете, вот и подумайте.
И все счастливы: до чего умный ребенок!
Это испытанное средство проверено и на мне.
— С.Л., нет у вас ко мне педагогического подхода, — говорит Гарик с порядочной долей иронии.
— Ну, знаешь! Мы тут все вместе заняты очень важными делами и совершенно не переносим присутствия бездельников. Будь добр, если тебе приспичило, поищи сам педагогический подход ко мне. А то у меня нет ни времени, ни желания заниматься подобной ерундой.
— Я попробую… — с улыбкой говорит Гарик.
— Вот-вот, попробуй.
Потом он искал педагогический подход, а я его критиковала (подход). Гарик смеялся и разводил руками:
— Никак не пойму, какой же подход к вам нужен?
— Ты мальчик взрослый, книги читаешь, вот и подумай. И обрати внимание: почти все ребята такой подход уже нашли.
Тогда мы говорили на одном языке. Но для действия сил у него не хватило. И мальчик выбрал самый лёгкий путь.
«Не буду убирать в столовой» — это разведка боем. Авось пройдёт. В подобные дела я давно уже не вмешиваюсь всерьез. Мы все вместе обсудили ситуацию и дали поручение Жене М. (точнее, он сам его взял) привести «ихнее сиятельство» в чувство. Надо сказать, Женя как-то очень быстро нашёл педагогический подход, без которого так тосковал Гарик. Причём исключительно лаской! Шёл только второй день дежурства, а Гарик уже был объят неукротимым желанием дежурить лучше всех. Он, как лев, кидался на тарелки, ложки и стаканы. Ему по привычке хотели помочь дежурные, но Гарик отважно отстоял своё право на труд.