Дети
Шрифт:
Вода прозрачна, пена чиста, руки Фриды не такие, как вчера и позавчера, нежные и мягкие, и даже зеркала отражают ее с приятием. И гимнастические снаряды за темным стеклом на веранде, просто гимнастические снаряды. Иоанна вовсе не чучело. Иоанна – женщина! Приятное тепло в теле, аромат хвои в ванной, а покалывание в животе и спине ощущается, как счастливая расслабленность. Теперь Иоанна стоит между зеркалами в розовом мягком купальном халате, с раскрасневшимся и слегка вспухшим от паров лицом, с нормально причесанными волосами и ухоженными ногтями. Это уже не та прежняя Иоанна, с дикой копной волос, оборванной юбкой и черными ногтями. Жаль, что Оттокар не видит ее. Он бы тут же изменил портрет. Жаль, что она попросила Фриду не говорить о случившемся. В общем-то, она хотела, чтобы все знали.
В кабинете отца не чувствуется праздничная атмосфера. Все гости собрались там, и комната полна сигаретного дыма. Пустые чашки от кофе, и пахнет алкоголем.
– Прошу прощения, – объявляет Фрида, стоя посреди кабинета, – за задержку с ужином. Из-за неожиданных событий в доме, еда не была приготовлена во время.
Чувствуется, что все голодны, лица всех обеспокоены, и обрывки беседы все еще витают в воздухе. Только лицо Оттокара спокойно, более того, полно удовлетворения. Стоит с Эдит в нише окна и не сводит с нее глаз. Иоанне хорошо знаком этот взгляд, как бы примеривающийся к написанию портрета сестры. Эдит не курит, лицо ее светится красотой. Теперь, когда приближается Кетхен с подносом сверкающих рюмок, Эрвин вскакивает с кресла и торопится подать рюмку Эдит, но Оттокар опережает его и с улыбкой подает ей рюмку. Голова у Иоанны кружится. Душа изнывает от красоты Эдит. Зачем вообще она спустилась сюда? И она ускользает в угол и опускается на обитую тканью скамеечку бабки, стараясь быть незамеченной. Скамеечка мягкая, любовно обшитая руками покойной бабки. Много свободного времени было у нее, в то время, как дед был всегда занят. Сгорбилась бабка в своем одиночестве и заполняла пустое время чтением и молитвами, вязаньем и вышиваньем. В свободные часы сидела за фортепьяно и наигрывала тяжелые и медлительные сонаты Бетховена. Бабка оставила в наследство большой портрет глухого гения, и отец повесил его в библиотеке, и там же поместил множество нот, которые бабка собрала за всю свою жизнь. Обитую тканью скамеечку взял к себе в кабинет, чтобы класть на нее ноги. Когда отец умер, скамеечку убрали в угол, а тигриную шкуру, которой отец любил укрывать колени в зимние дни, положили на его стул, который теперь стоял посреди комнаты, и на него никто не садился со дня его смерти. Чувство протеста охватывает Иоанну, она хочет немедленно встать со скамеечки, перебежать комнату и усесться именно на стул отца, покрыть колени головой тигра и смотреть на всех его устрашающим взглядом. Желание, которое невозможно сдержать, толкает ее совершить нечто из рук вон выходящее, что прикует внимание всех присутствующих в кабинете и отвлечет, в конце концов, взгляд Оттокара от Эдит. Но над стулом отца висит портрет матери, и как же печальны ее глаза… Странное дело, все художники любят изображать печальных женщин. Теперь Иоанна понимает печаль матери, грусть в ее темных глазах. И так безмолвно, поверх голов гостей, длится диалог дочери с матерью в кабинете отца. Но тут неожиданно раздается громкий голос деда, он встает с кресла и большими шагами начинает мерить комнату из угла в угол, и глаза всех обращены к нему, даже Оттокара, кроме Эрвина, который только и ждал момента, когда лицо Эдит освободится от взглядов.
– Меня выводит из себя, – гремит дед, – пессимизм современной молодежи. Щеголяют в одеяниях черной меланхолии и в трудностях времени, как в сверкающей мантии. Когда я был молодым, человек не осмеливался опускать голову и демонстрировать свой пессимизм. Это пахло безвкусицей. Ты слышишь меня, дорогой внук? – Дед остановился перед Гейнцем, который сидел на диване, рядом с Александром. – Любая вещь тотчас же воспринимается, как конец света. Даже уход старой бестолковой служанки из нашего дома воспринимается под лозунгом: крысы бегут с тонущего корабля. Не более и не менее, корабль тонет!
Нехорошо, что гости являются свидетелями семейного спора между Гейнцем и дедом, и Иоанна видит их в своем воображении как крыс, бегущих с корабля. Только не Иоанна. Она не оставляет корабль посреди бурного моря, она вся – внимание. Гейнц ломает свои белые ухоженные
– Что скажешь, дорогой внук, а?
– Ты, может, не знаешь, дед, – Гейнц медленным движением руки отгоняет от лица дым от трубки деда, – брат Эмми, который всю жизнь обслуживал наших близких, оставляет свою надежную и обеспеченную службу в семейном дворце. Что произошло, дед, что все они вдруг сбегают от нас?
– Сбегают, сбегают! – громкий голос деда действительно, как грохот волн во время шторма. – И Руди сбежал с моей усадьбы! Ну, и что, я тебя спрашиваю, дорогой внук? Он только убедится, что ни в каком другом месте в мире ему не будет так вольно и хорошо, как у меня. И если его новую челюсть, которую я ему сделал за мой счет, разобьют в уличных драках, где он сейчас главенствует, хочу я видеть, кто ему ее исправит. Даже если он приползет ко мне на коленях, я его не приму. – И непонятно, на кого дед больше сердится, на лысого Руди или на Гейнца.
– Крысы бегут с корабля, дорогой внук. Чернь сбегает! Пусть она себе визжит на улицах, но в своем доме я хозяин. Хочу быть евреем, буду им, не хочу быть евреем, не буду. Я решаю, что мне делать. Сыны Леви во всех поколениях крепко держали руль в руках, и семейный корабль никогда не тонул. Ты слышишь, дорогой внук? Никогда корабль не тонул.
«Чудесно!» – пламенеют щеки Иоанны, ей очень хорошо на корабле деда, который ударяет ладонью по столу, и все рюмки позванивают. Только лицо Гейнца побледнело.
– Так было в моей семье, и так будет, – подводит итог дед.
– Не все так в порядке в нашей семье, дед, – отвечает Гейнц бесцветным голосом, – полагаю, что не все так образцово в нашей семье.
– Что ты знаешь о нашей семье?
Когда дед говорит о своей семье, он не может находиться посреди бурного моря, а должен стоять на твердой почве. Иоанна видит воочию, как корабль деда наскочил на мель. Дед садится и заполняет своим телом большое коричневое кресло, и все крысы возвращаются. Оттокар снова не отводит взгляда от Эдит, сидящей в нише окна, и Эрвин смотрит на нее со своего кресла. Только сейчас Иоанна отдает себе отчет, кто находится в комнате. Из-за забастовки не все любители Гете собрались. Пришли доктор Вольф и доктор Гейзе, священник Лихт выглядит празднично в своей черной одежде. Александр – единственный, кого бы она взяла на корабль деда. Но есть какая-то натянутость между ними, нить, которая может оборваться в любую минуту. Гейнц отвлекает Иоанну от ее фантазий. Гейнц, который всегда избегал разговора с дедом о семье, вдруг говорит ему:
– Ты прав, дед. Я не много знаю о нашей семье. Почему ты никогда не рассказывал о почтенной португальской госпоже? Она выглядит красивой и приятной на портрете в большом зале. Она что, недостойна того, чтобы ты о ней рассказал?
– Я мало знаю о ней, – дед уклоняется от явно провокационного тона Гейнца, – португалка отличается от остальных женщин нашей семьи, дорогой внук. Она не оставила после себя ни писем, ни дневника. Ее портрет в большом зале – единственная память о ней.
– Нет, не единственная.
– А я говорю, единственная. Ты что, знаешь лучше меня, дорогой внук? Единственная, кроме традиции, которую ей приписывают в семье, традиции всех женщин в семье – умащать после мытья головы волосы касторовым маслом. По мнению португальской госпожи, нет ничего лучше для волос, чем касторовое масло. После этого, за всеми женщинами семьи тянулся слабый запах касторового масла. И ничего не помогало. Литры лучших духов не могли заглушить этот запах. Мне ужасно неприятен запах касторового масла, напоминающий о том, что оно предназначено не только для умащения волос. Не так ли, доктор Вольф?
– Да, – подтверждает семейный врач, – не только для умащения волос.
Иоанна погрузилась бы опять в свое тяжкое настроение, отключившись от разговоров гостей в комнате, если бы не Александр, внезапно вступивший в разговор:
– В Израиле, напротив моего окна, растет касторовое дерево – клещевина. Это очень красивое дерево, – Александр силится прервать диалог между дедом и Гейнцем. Атмосфера вечера явно не подходит встрече друзей в память ушедшего из жизни хозяина дома. Все напряжены.