Дети
Шрифт:
– Каким ты стал красивым, Вольдемар! – приветствует его попугай. Шпац прыгает в постель, и до полночи не отрывается от чтения детективного романа.
…Шпац глубоко вздыхает, сидя на седловине скалы. Ему совсем не хочется возвращаться на ферму. Он встает, чувствуя, как отяжелел на нем рабочий комбинезон. В последние недели, рисуя на скале, он непроизвольно клал остатки мела в карман. Теперь он достает эти куски и швыряет их с высоты в черное озеро под ним – желая доброй ночи красавице принцессе, прислушивается, пока не раздастся звук удара о поверхность воды, и камень канет в глубине. В этот вечер Шпац принял твердое решение – оставить ферму, вернуться к Александру и предложить ему помощь в спасении сидящего в тюрьме Аполлона.
Но путь от решения, даже твердого, до его осуществления, долог. Тем временем прошли лето и осень, пришла зима. Снег превратил в единый массив ледяную
Час ранний. Ферма словно опустела. Железные клетки погружены в снег, и воробьи суетятся на заборах. Все животные переведены в бараки, конюшни и курятники. Время от времени видна Биби, переходящая из барака в барак, в курятник или конюшню. На ней толстая медвежья шуба, на голове грубая меховая шапка. Внезапно она вырывается из конюшни, бежит по снегу в сторону конторы. В глазах ее слезы. От испуга Шпац ранит лезвием щеку. Слезы Биби означают, что какое-то животное подохло. Надо будет выкопать могилу, и потом битый час утешать Биби. И это именно сейчас! Нет у него сегодня свободного времени на траурные церемонии. Он должен поехать в город. Шпац в отчаянии окидывает взглядом комнату: куда бы спрятаться? Некуда. Блики утреннего света, туман и снег едва освещают запустение в комнате, несколько заброшенных по углам стульев, на которых груды детективных романов. На столе посреди комнаты такая же груда книг, цветных журналов. Даже шкаф не подходит для убежища, дверцы поломаны, висят на шарнирах, обклеены вырезанными из журналов и газет цветными портретами мужчин и женщин – друзей Шпаца, к которым он намеревается обратиться за помощью в деле Аполлона, все они весьма известны и популярны. Портреты он приклеил к поломанной двери шкафа после того, как вернулся от Александра. С тех пор он часто сидел и разглядывал долгими часами лица друзей, которые в последние месяцы стали ему чужими. Он хотел вернуться к ним, вновь сблизиться, и поэтому вглядывался в их лица, словно искал ключ к ним. По вечерам он разговаривал с этим вырезанными портретами. Теперь он ищет у них помощи от Биби. Но все это зря, Биби стоит в дверях. Когда она рыдает, лицо ее выглядит так, как будто сквозняк гуляет у нее в голове.
– Фридрикус Рекс агонизирует! – вырывается у нее сквозь пальцы, закрывающие лицо, в сторону лица Шпаца, покрытого мыльной пеной.
Фридрикус Рекс это конь, которому дали имя великого короля. Приведен он был на ферму из воинской конюшни. Теперь Шпацу ничего не поможет. Агония Фридрикуса несравнима с любой иной агонией! Впопыхах завершая бритье, Шрац часто царапает кожу, и вот, уже торопится по снегу за Биби. Клаус ждет их в конюшне с печальным озабоченным лицом. Конь лежит на подстилке из чистого сена, мягкого и теплого. Глаза его уже остекленели, ноги его сотрясают последним трепетом угасающие движения.
– Нечего делать, – встречает их Клаус низким голосом.
– Нечего делать! – рыдает Биби.
– Нечего делать! – бормочет Шпац и убегает во двор в гараж: вывести маленький странный автомобиль, который дал ему в пользование Виктор, и, к несчастью Шпаца, именно в этот момент во двор въезжает огромная роскошная машина Гильдегард:
– Чего ты бежишь? – спрашивает она в окно, – есть какое-то дело?
– Есть, есть, – Шпац продолжает бежать.
– Погоди, я что-то привезла.
«Что-то» – стонущий пес, побитый камнями, явно какая-то помесь, странного вида. У него длинное узкое туловище, как у барсука, кривые ноги, круглая большая голова явно не подходит к туловищу. Как у всякой дворняги, шкура у него серая, покрытая косматой, и в то же время кудрявой шерстью. Не пес, а какое-то чудовище! Воспаленные зубы его оскалены в сторону Шпаца.
– Его надо помыть и перевязать ему раны. Придется с ним повозиться.
– Нет у меня времени, я сейчас уезжаю.
– Много дней он ничего не ел, – отвечает Гильдегард, – надо его накормить и напоить. Медленно. Может, еще можно его спасти.
– Биби займется им со всем своим умением и самоотверженностью. – Он нуждается в милосердном сердце. Идем! Занесем его в офис.
Дверь к комнату Шпаца раскрыта, Гильдегард врывается туда и валится на кровать. Пес у нее в руках, и она без всякого омерзения гладит его косматую шкуру. Шпац стоит в дверях, не собираясь ее закрывать. Он должен уехать.
– Каким ты стал красивым, Вольдемар! – сердечно приветствует его попугай из клетки.
– Холодно тут у тебя, – в голосе Гильдегард одновременно нотки жалости и приказа, – собаку
Шпац берет дрова и хворость из поленницы, сложенной Клаусом, добавляет листы, выдранные из цветных журналов, и все это швыряет в печку, сжигая в ней весь свой гнев. Поворачивается к женщине и видит, что она стоит перед шкафом с окаменевшим лицом. Только сверкает ее ожесточившийся взгляд, прикованный к портрету писателя Антона, прикрепленному к поломанной дверце среди остальных газетных вырезок. На портрете – автограф Антона, посвященный Шпацу. Антон сидит в кресле, и, несмотря на то, что голова его облысела, а живот увеличился, на нем еще видны следы прежней красоты.
– Он мой друг, – роняет Шпац, как заступник Антона.
– Твой друг? – в голосе Гильдегард звучит сомнение. Шпац изумлен: что за ирония в ее голосе? Антон всегда был лидером. Любимый писатель, ценимый друзьями и поклонниками. Если он придет на помощь Аполлону, за ним потянутся многие. Шпац возлагает на него большие надежды.
– Почему вы так скептичны по отношению к нему? Вы же с ним не знакомы.
– О, да – отвечает Гильдегард, нажимая на грудь псу, – я с ним знакома. В молодости мы знали друг друга, – и тут же поворачивается спиной к Шпацу, сидит на кровати, уделяя все свое внимание несчастному животному: наклонив над ним голову, медленными движениями гладит его шкуру.
Хлопнула дверь. Придушенный плач доносится из соседней комнаты: Биби фиксирует в дневнике дату смерти Фридрикуса Рекса. Гильдегард выпрямляется, палец одной ее руки направлен на контору, палец второй руки прижимается к губам. Шпац приближает к ней стул, так, что его колени касаются ее коленей, и ее дыхание доходит до его лица. Шпацу кажется, что он впервые так ясно видит ее лицо. Оно так велико, что он всегда смотрел на него снизу вверх, и с достаточно далекого расстояния. Теперь лицо ее рядом. Какое уродство! Боже правый. Внезапно исчезли все смягчающие черты, энергия и прямодушие, излучаемое этим лицом. Вместо этого – смятение, беспомощность, угнетенность делают это большое уродливое лицо стерильным и смутным. Шпац отворачивается к окну. Вороны летают в сумеречном утреннем свете, и их чернота усиливается на фоне белизны вершин холмов. И он видит себя на седловине скалы глядящим на долину, как это делал в летние дни. Он снова переносит взгляд внутрь комнаты, и стекла его очков мгновенно увеличивают все, что здесь находится, и приковывают его к Гильдегард, сидящей на кровати, и псу у нее на груди. Он снимает очки, и чувствует сразу же облегчение. Все становится смутным перед глазами. Только видны пятна на дверце шкафа. Лицо Гильдегард потеряло четкую форму, и в руках ее дышит некое бесформенное тело. Все расплылось, и нет необходимости что-то узнать и определить. Шпац ныряет в эту темь внутри себя, как в безопасное убежище. Сидит на стуле, прикрыв глаза, улавливая ощущения, идущие изнутри. Теперь он больше не чувствует, что колено его прикасается к коленям Гильдегард, и ее горячее дыхание доходит до его лица. Он уже не заключен в эту небольшую, уродливую, стесняющую душу, комнату. Он – под кроной дуба, на ледяной вершине, смотрит из-за скалы, срывающейся вниз, в черное озеро. Из волн поднимается красавица принцесса, приближается, садится рядом, в нише скалы. В корзине с желтыми водяными лилиями, лежат кусочки мела, которыми он все лето рисовал на скале и затем швырял их в озеро. В чудных, словно выточенных из мрамора, белых руках озерной принцессы кусочки эти собрались в огромные куски мела, которые она преподносит ему на подносе зеленой равнины, чтобы он придал им облик и форму. Шпац протягивает к ней руки, и с губ ее срывается голос:
– Смотри, он приходит в себя. Если заняться им, он выздоровеет.
Но это не голос прекрасной принцессы, а голос Гильдегард, огромной, неуклюжей, гладящей чудовищного вида собаку. Как это она осмелилась со своим огромным телом и уродливым лицом явиться в облике его принцессы?
– Что с тобой случилось? У тебя такое лицо, как будто ты перескочил с седла аристократического коня на спину жалкого осла? – и она снова протягивает ему на огромных красных ладонях этого уродливого пса, – смотри, он почти пришел в себя, и это еще до того, что мы занялись его лечением.
Еще более уродливыми кажутся ему женщина с псом. Он касается его рукой, словно отталкивая его, и отворачивается.
– Холодно в твоей комнате, несмотря на то, что топится печь, – говорит Гильдегард, и лицо ее бледнеет, – мне здесь холодно, так что я нуждаюсь в горячительном питье, хотя уже много лет не вливала этот яд в свое нутро.
Шпац радуется тому, что возникла причина от нее отдалиться. В шкафу с поломанной дверцей, за горкой трусов и носков, спрятан стакан и бутылка, в которой немного шнапса.