Детская игра
Шрифт:
— Между прочим, твой отпуск по болезни сегодня кончился! — крикнул он Уилду. — Жду тебя завтра утром на работе. Не опаздывай! — Он взглянул на миссис Хорнсби и добавил тише: — А ежели я задержусь, не вздумай обзванивать больницы!
Паско держал на руках задремавшую Рози.
— Все кончено, малышка. Следствие завершилось, все выяснено. Правда, если быть откровенным, моей заслуги в этом почти нет. На самом деле, каково было мое участие? Как сказал толстяк, я слишком увлекся частными вопросами, интеллектуальными разглагольствованиями, моральными проблемами и романтическим прошлым. Понятно, он выразился
Прохаживаясь по комнате со спящей дочкой на руках, Паско задержался на миг у туалетного столика и взглянул на свое отражение в зеркале. Из зеркала на него глядели задумчивые глаза, а в голове вертелся вопрос: «Простите, инспектор, но остались кое-какие детали, которые я так и не могу взять в толк…»
Эпилог, произнесенный Питером Паско
Дитя — отец человека.
Заявление, сделанное инспектором уголовного розыска Питера Паско, в присутствии кассетного магнитофона и бутылки виски, полупустой или наполовину полной — смотря откуда вести отсчет. Заявление сделано добровольно, не по принуждению или, указке Дэлзиела, каковые, как некоторые считают, выглядят одинаково в свете сумерек.
Итак, заявление. С чего начать? Два года — большой срок в жизни полицейского, почти такой же, как две минуты в жизни политика. Видимо, придется начать с итальянцев. Многое начинается с них, правда, сами итальянцы считают, что все начинается с греков. Ладно, поговорим об итальянцах.
Известие о том, что один из их граждан застрелен в Англии, а его убийца не наказан по заслугам, не особенно их обрадовано. Дэлзиел приказал тогда: «Скажи им, что этот дурачок погиб потому, что припарковался не в том месте: Они должны это понять».
Проблема состояла в том, что мисс Кич, попав в психиатрическое отделение доктора Поттла, стала недоступна для допроса. Мы сообщили итальянцам, что пули, убившие Понтелли и Ричарда Шермана, были выпущены из одного пистолета, и тут — думали бы лучше, как спасти Венецию, — они потребовали более точных сведений. Наверное, в пику нам нашу просьбу предоставить информацию о Понтелли они выполнили с неспешной скрупулезностью, и после того, как я уже и думать забыл о Хьюби, на мой стол вдруг лег увесистый конверт.
В нем содержался детальный отчет о жизни и занятиях Понтелли. Любопытно, что первыми шли документы, относящиеся к 1946 году. О его деятельности до середины пятидесятых годов никакой официальной информации не было. Сообщались лишь отрывочные сведения, якобы слышанные от не очень разговорчивого Понтелли. Ничего не было известно и о его детстве, не найдено никакого свидетельства о том, что он родился в Палермо, хотя сицилийские следователи предупреждали нас: многие документы были уничтожены во время немецкой оккупации и вторжения союзных войск.
Тут до меня стало доходить, что к чему. Какой-то флорентийский шутник делал очень тонкий намек, что на самом деле им было наплевать на Понтелли.
Я пошел к Дэлзиелу с рапортом, он сказал:
— Питер, это было почти полтора года назад! У меня нет времени думать о вещах, случившихся даже полторы недели назад!
— Что мне делать? — спросил я.
— С этим покончено. Можешь сдать в архив.
На следующий день я отправился к Идену Теккерею.
В его офисе работала новая девушка: лощеная, элегантная, искусно накрашенная. Она сидела перед компьютером. Не избежал перемен и кабинет Теккерея. Темные дубовые панели и красная кожаная обивка исчезли. Теперь это было шелковисто-белое и сверкающее хромом святилище высоких технологий.
— Я подумал: будь что будет! — объяснил он мне, немного смущаясь. — Если старым клиентам это не понравится, я найду новых, побогаче, которым мой кабинет придется по душе!
— А что с Лэкси Хьюби? Она не вписывается в ваш новый имидж?
Теккерей возмутился:
— Лэкси изучает юриспруденцию в университете Лидса! Вы же знаете, она получила самые высокие отметки на подготовительных курсах, занималась по ночам, не обращалась ни к кому за помощью. Я возлагаю большие надежды на эту девушку, очень большие надежды.
— Она продолжает встречаться с Родом Ломасом? — спросил я.
Теккерей пожал плечами:
— Откуда мне знать?
Всякий раз, когда речь заходила о Ломасах, он испытывал некоторую неловкость. Род и его мать упорно отрицали тот факт, что им было хоть что-то известно о поездке Понтелли в Англию или о его намерениях предъявить права на наследство, но допускали при этом, что его мог надоумить покойный Артур Виндибэнкс. Что же касается якобы опознанной миссис Виндибэнкс родинки в виде кленового листка, то теперь она говорила, что помнит все очень смутно. «За жизнь видишь столько задниц, что они начинают сливаться в одну, не так ли?» — объявила она Дэлзиелу с чарующей улыбкой.
Наши надежды на то, что суду удастся обвинить Ломасов в мошенничестве, основываясь на присвоении ими арендной платы за «Виллу Бетиус», улетучились, когда Иден Теккерей отказался сотрудничать с нами в этом; деле.
— Наш долг — заботиться о репутации семейства Хьюби, — сказал он Дэлзиелу в моем присутствии. — К тому же все убытки были возмещены.
Толстяк, посмотрев ему прямо в глаза, бросил:
— Старый болтун! Впервые слышу о каком-то возмещении!
Бедняга Теккерей попытался было возмутиться, но только покраснел и отвернулся.
Я показал ему бумаги из Флоренции и предложил их взять, если они ему нужны. Он поблагодарил, сказал, что будет надежно их хранить, хотя не может представить, зачем бы они могли ему понадобиться.
— Есть еще пара вещей, которые не до конца ясны, — сказал я.
— Таковыми они и останутся, — вздохнул Теккерей. — Это дело вылилось в фарс там, где должны были соблюдаться приличия, и в трагедию там, где должна была царить радость. Но скоро оно должно завершиться.
— Скоро? — переспросил я. — Дело рассматривается в суде лорда-канцлера, а это означает, что процесс затянется как минимум лет на десять.