Детский дом и его обитатели

Миронова Лариса Владимировна

– Никаких но! – она сердито махнула рукой. – Уж точно, завод озолотил ваш детский дом. Да только всё не впрок.

– Верно, верно…

– Только не очень понятно, кого больше – детей или саму вашу дирюгу.

– Вы даже знаете её прозвище?

– Я многое знаю. Из того, что вам никогда не узнать. И потому мой вам совет – уходите оттуда. И как можно скорее.

– Тамара Трофимовна! Я там не одна. Ещё ведь есть люди. И они тоже работают изо всех сил. Я не могу предать их, не говоря уже о своих воспитанниках. Не справимся сами, пойдём искать помощи – у вас, к другим шефам пойдём. Но будет исправлять положение. Всем миром. А вдруг да и справимся?

Она засмеялась мелким рассыпчатым смехом – будто стеклянные бусинки покатились по полу.

– Не надоело?

– Ничуть.

– Я за месяц с небольшим ошалела от ваших наглых деток, более избалованных тварей с роду не видывала.

Я вздохнула, сама не знаю – почему. То, что выделывала со мной она, можно было бы сравнить с маневрами морского судна – она то насильно тянула меня, стараясь развернуть против курса, то пыталась взять на буксир. Однако лечь на новый курс у судна никак не получалось.

– Если по правде, то и мне тоже всё осточертело – до невозможности. Но прикипела я к ним, понимаете? – сказала я.

– Понимаю – душой приросла, – усмехнулась Хозяйка.

– Это так.

– И что теперь?

– Не знаю, что мне удастся для них ещё сделать, но я буду стараться изо всех сил.

– А они остались? Силы, говорю, остались? Она засмеялась.

– Ещё целый пуд и маленький вагончик. Я семижильная. Они у меня в душе. Жилы эти…

– Ох уж эти души! – всплеснула она руками, совсем как какая-то патриархальная старушка. Тут только я заметила, как изменилась, постарела она за эти дни… – вы хоть понимаете, на что посягнули?

Я наивно улыбнулась и пожала плечами.

– Ни на что не посягаю, я просто пытаюсь исправить некоторые искажения нашей жизни в той сфере… Но она меня весьма сердито прервала.

– На саму сугь, не знаю, понимаете хоть вы это сами или не до конца. Ваша деятельность – это какое-то извращенное народничество, толстовство, или что-то в этом роде. Это наглость, в определённом смысле. Живите, как люди, и всё будет хорошо.

Я полезла в бутылку.

– Нормальная деятельность, что в ней такого сверхъестественного?

– Да то, что для этих целей целые институты созданы. Тысячи дармоедов сидят на шее народа, вот пусть и ломают головы, как всё это исправить. Вам-то что – больше всех надо?

Я слабо пыталась возражать.

– Детский дом сродни стихийному бедствию. Это должно касаться всех. Здесь каждый имеет моральное право вмешиваться. И потом, настоящих людей, готовых с головой окунуться в это варево, катастрофически не хватает. Каждый кадр на учёте. Нет, что вы, уходить мне никак нельзя.

Она замахала руками, и я заметила, что перстней и колец на её пальцах вроде как стало поменьше.

– Ну, бог с вами, вы и в самом деле какая-то поперечная. Что-то раньше вы казались мне покладистей. Да…

– Простите, если что не так, – смиренно сказала я. – Это, конечно, ошибочное мнение. Я – ужасный человек. Но я не могу ни изменить себя, ни изменить своему делу. Вы спасли меня на свою голову. Простите меня.

– Ох уж этот высокий штиль! – сказала она с ироничной улыбкой на сахарных устах.

– Всё равно простите, я от сердца.

– Ну, пусть, замнём эту тему. Вот вам от нас небольшая компенсация – это завод выписал для вас премию.

– Премию?

– Премию, премию…

– За что?

– Да просто так. Некуда заводу деньги девать. Дай, думают, дадим мы этой воспитателке пару десяток на бедность…

Я от души расхохоталась, она тоже улыбнулась.

– Штраф с меня надо взять, а не премию давать. Нет, я не могу взять эти деньги.

– Послушайте, – снова строго сказала Хозяйка. – У вас шмонали?

– Шмонали.

– Занять есть у кого?

– Не знаю… Не спрашивала.

– То-то же.

И она решительно вручила мне конверт с деньгами. Пятьдесят рублей новенькими хрустящими червонцами.

– Спасибо…

– Этого вам хватит, пока отпускные получите. Требуйте, они должны вам оплатить. Вы здесь работали, они – отдыхали. Так что требуйте.

– Постараюсь.

– Нет, вы мне обещайте.

– Хорошо.

– На дорогу вашим обормотам выписан сухой паёк, надеюсь, не оголадают. Фруктов возьмёте столько, сколько загрузится в автобус на свободные места. Вот накладная.

Я поблагодарила её и отправилась собирать пожитки. Перед самым отъездом мы с детьми пошли к морю – прощаться. Дети вели себя смирно, не орали, не носились, не подкалывали друг другу. Искупались, сидим на берегу, смотрим на закатное небо. Плотные малиновые облака постепенно разбегаються, и солнце, внезапно одержав ослепительную победу, решительно пробивает своими лучами огромную брешь в тёмной перистой полосе, уже у самой кромки горизонта. В яркой полоске света блеснула фантастическими крылышками крупная вечерняя бабочка. Я посмотрела на Огурца – у него на голове, в белёсых длинных волосах смешно устроились большие кипарисные чешуйки… Он поймал мой взгляд и почему-то заплакал. Мне стало неловко. Грустно как-то. Ворчливым голосом, привычно, почти по-домашнему шумит прибой… Нам его будет очень не хватать.

– А жалко всё-таки уезжать, да? – сказал кто-то из мальчишек тихо, печально, с душой, но из-за грохота волн я не расслышала – кто.

Глава 34. Вы все спите, а у нас ЧП

Поезд прибыл с большим опозданием – вместо двенадцати ночи в пять утра.

Присланный за нами на вокзал автобус, так и не дождавшись нас, уехал обратно.

– Вы с вещичками на такси домой, а мы с ребятами поедем в детский дом на метро. Ирочка тоже с нами поедет, так что в дэдэ не сильно спешите, отдохните, как следует и приходите завтра.

Так распорядилась Татьяна Степановна, и я, загрузив пять коробок отрядного скарба (ласты, маски, кружки, плошки…) в такси, поехала домой. В седьмом часу утра уже была в своей комнате. Дочки пока в лагере, завтра же к ним наведаюсь, дадут отпуск, так сразу же и заберу домой. Хватит, наотдыхались! Погуляем недельки две в подмосковье, как в старые добрые времена. Лепота…

В поезде спала кое-как – пару раз придремнула, вот и весь сон. Приняла душ – и в постель. Неужели я снова дома?! Какое блаженство! Завтра с утра позвоню директрисе и… я тут же проваливаюсь в мягкую, сладкую дрёму, засыпаю глубоким сном праведника, так и не додумав до конца приятную мысль…