Детский дом и его обитатели
Шрифт:
Беев, ясное дело, отчаянно вопит:
– А «первому» можно!
Помог Огурец машину разгрузить – водитель спрашивает:
– Ты кто?
Это чтобы похвалить перед начальством.
– Я? Ну, ясное дело, «первый».
Гордо так отвечает, да ещё и по сторонам посмотрит…
За честь отряда стояли горой:
«Мы из «первого» – стало своеобразным паролем».
Теперь они чрезвычайно ревностно относились к тому, что говорят о нашем отряде. И не дай бог, кто-нибудь скажет о нашем отряде плохо! И сколько я ни убеждала детей, что критику в свой адрес
«А пусть не брешут!» – вот и вся терпимость к критике.
Что же касалось похвал, то, к их чести будет сказано, говорили чаще так:
– Я здесь при чём? Это наш первый отряд.
Удивительное дело, но без всяких внушений, без нотаций, появилось в их душах чувство гордости за родной коллектив. Причём радовались намного больше, когда хвалили именно отряд, чем кого-то лично. С Пучком, самым вежливым и старательным воспитанником, учившимся, к тому же, без троек, был такой случай в школе. После получения дневников с оценками за вторую четверть я обнаружила, что Пучок стал «хорошистом». Сказала об этом завучу – не ошибка ли? Говорит, нет, не ошибка, и его даже хотят поощрить по этому поводу – дать грамоту и ценный подарок. И даже очень ценный – транзисторный приёмник. Когда сказали об этом Пучку, он вежливо поблагодарил, потом сказал завучу:
– А можно другое?
Недоумение и удивление вызвал этот вопрос.
– Что именно ты хочешь? – сердито спросила завуч.
Он долго мялся, потом сказал:
– А можно, чтобы вы написали в роно… благодарность нашему отряду?
Завуч даже не сразу поняла, чего же он хочет. Потом выяснилось, что таким образом Пучок надеялся помочь нам «снять выговор». Выговора, вообще-то никакого не было. А было заключение педкомиссии о нашем отряде:
«Низкий уровень воспитательной работы…»
Особой критике и бичеванию, после сокрушительной критики нашей фотогалереи, был подвергнут также «Спектр». Но до него мы ещё дойдём.
Глава 19. Зря ищете. Всё равно без толку
Близилась весна, а с нею – новые заботы. Главная – как удержать бегунов. Пригреет солнышко – только пятки засверкают. В начале апреля пропал мой любимчик – Ханурик. У родных его не было, обычно он бегал туда.
– В землянке надо искать, за стройкой, – посоветовал бывший воспитанник Голиченков. – Там Дёготь и Рыжий.
Погода – снег с дождём. Со мной, как всегда, идёт Борис. После случая с пощечиной его стали звать Солидатский Брат. Бодро направляемся через стройплощадку. Моросил мелкий, противный дождь. А мы всё плутаем. За стройкой – канава. Посередине колышется утлый плотик. Подогнали к берегу палкой. Вот и на другом берегу.
– Где-то они здесь должны быть, – утешает меня Солидатский Брат, сам весь мокрый, бррр….
И тут прямо из-под земли дымок. Тонкий, в шнурок, и, не знай мы о существовании землянки где-то здесь, поблизости, ни за что бы не догадались, что это и есть убежище. Внимательно разглядываем убогое пристанище. Ну и нора! Да это же обычная яма, сверху закрытая досками и засыпанная землёй! Сбоку, прикрытый ветками, лаз – в полметра. Ровненькими скосами вырыты ступеньки. Осторожно заглядываю вниз. Сквозь дым видны силуэты обитателей землянки. Их двое. А, ладно, была не была…
– Тук-тук, хозяева! А к вам можно? – очень вежливо спрашиваю я.
– Кто такая? – без всякого политеса спрашивают они.
– Воспитательница Олега… Ханурика знаете? Можно к вам? А то от холода умереть не долго.
Пауза. Потом:
– Залезайте.
Голиченков остаётся сторожить лаз. Закручиваясь винтом, отважно спускаюсь в Аид. От дыма щиплет глаза и горло дерёт. Как они тут сидят сутками? Просто жуть… Спрашиваю:
– Скажите, ребята, а про Олега вам что-нибудь известно? Отвечают:
– Это у ментов надо спрашивать.
– Мы ж не легавые.
Молча разглядываем друг друга. Что этих-то гонит из дома? По виду домашние. Мои, детдомовские, к своим пьянчужкам рвутся, а эти – от благополучных, похоже, родителей. Вот разберись тут, кому чего для счастья не хватает. Землянка сделана добротно, можно сказать, со вкусом. Стены украшены "произведениями искусства" из сухих листьев, веток и сучков. На полу плетёный коврик. На ногах валенки – сменка. Во устроились! Печурка топится по-чёрному, кипит котелок. Картошку варят, я сглотнула слюну. Спрашиваю, подавляя голодный спазм:
– А что, так картошкой и питаетесь?
– Зачем? – вальяжно объясняет Рыжий. (Второй – Дёготь, так они друг друга называют.) – Не скажите. Живём как короли. Хлеб из булочной, там самообслуживание, вот мы и… того.
– А колбаса из "Диеты", ну, сыр ещё, масло, конечно. По мелочам всё можно вынести. Только часов в шесть надо идти, когда народу много. Для понта можно за пакет молока заплатить.
Он, прищурившись, смотрит на огонь. Косая чёлка разбросана по крутому, совсем детскому лбу.
Поели картошки, жить стало легче. Разговариваем. Про Олега они мне толком ничего не сказали, только намекнули, что он может быть на чердаке строящегося дома. Там тоже "стойбище". Спрашиваю, собираясь уходить, где их родители, поди, ищут. Отвечает Рыжий, трёт глаз и смотрит в огонь.
– Моя мать только рада меня куда-нибудь сбагрить. Говорит, если б не я, так давно бы замуж вышла. А мне что, пусть живёт… Мне и тут хорошо. Правда, Дёготь?
Тот неопределенно кивнул головой. Потом говорит:
– Ханурик про вас рассказывал.
– А я-то думаю, откуда такое гостеприимство! – радуюсь я доброму слову.
– Ругал вас. Говорит, воли не стало. Раньше бегали, и никто никого не ловил. А теперь вот вы их зажали…
– Ругал? – дико глядя на него, спрашиваю, поперхнувшись едой. – Ханурик?
И этого мерзавца я из психушки вытаскивала?!
– Ладно. Пошутил. По-доброму ругал, – тут же смягчился Рыжий. – Просто привыкли уже так жить. А так он вас уважает.
– Ну, спасибо, – смягчилась и я, но зуб на Ханурика всё же заимела.