Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– Вот именно, так природа устроила, – сказал он зло и даже как-то насмешливо. – Мой папаша, когда мы ездили на юг, очень любил повторять одну шутку. Не знаю, говорить вам это или нет…
– Говори, если это не очень неприлично.
– Это прилично, но только вы всё равно не поймёте.
– Я кажусь тебе такой глупой? – невольно засмеялась я.
– Не глупой, а наивной. А это ещё хуже глупости.
– Ага! Ну-ка, давай, рассказывай. Так что там, на море, было?
– А вот что. Сидят они на песочке, у ног вода плещется, сидят, млеют… Мой папаша
– Хорошо, извини, давай не будет ссориться, – иду на попятную я (спасибо Норе, просветила насчёт отката).
– Ладно, не будем, – охотно соглашается он, и лицо его веселеет. – Так я чего хотел сказать… – Теперь он говорит делово и серьёзно. – Мы с Хануриком ехать хотели.
– С Хануриком? Стоп. Куда это… хотели ехать, а? – возвысила голос я.
– Бичевать, куда ж ещё. Да только он передумал, идиот, – произнёс он с издёвкой.
Я вскочила как ужаленная, почти с ненавистью глядя на будущего бича – деловой, однако, мальчик.
– Это ты забудь, зайка.
Градус угрозы в моём голосе явно зашкаливал.
– Да не бойтесь вы за него! Он уже сам не хочет. Сказал уже.
И засмеялся – весело и ласково глядя на стенку перед собой – как раз перед ним была фотография прищурившей глаз Лисы с сигаретой в зубах.
– Он дикарёнок, только вчера приобщившийся к нормальной жизни, а ты его смущаешь новыми приключениями. Нехорошо это, – всё ещё волновалась я.
– Да он нормальный пацан, ладно вам… Сказал же… А мы хотели в Сибирь рвануть, на молодёжку. Короче, на стройку завербоваться.
Я снова напряглась – план побега вполне мог сработать с небольшой отсрочкой, некоторым замедлением.
– Кто ж вас туда возьмёт таких хороших? – говорю я с дрожью в голосе. – Без документов к тому же. В милиции окажетесь на первой же станции.
– Ну, допустим, у меня уже паспорт есть.
– А тогда? Каким местом вы думали, когда эту авантюру готовили?
– Ой, да вы не злитесь хотя бы. А раньше мы могли бы сказать, что нас родители из дому выгнали. А документы можно купить.
– Купить?
– А вы что, не знали? В нашем мире всё можно купить.
– Иди ты!?
– Ну, за деньги, – поясняет он, показывая свои узкие, совсем детские ладони. – Мне родители на дэ рэ тысячу подарили. Я сказал, что деньгами давали. Ну, они и дали.
– Всё-таки дорогие подарки от родителей берёшь? – сказала я с укоризной. – А вот считаться с их мнением не хочешь. Вот такой вот ты принципиальный.
Мои симпатии к малолетнему гордецу явно пошли на убыль.
– В случае необходимости принципы могут погулять, – сказал он без улыбки.
«Да уж, детки пошли ещё те…» – отметила про себя, содрогаясь при мысли, что лет черед десять-двадцать всем нам придётся испытать на своей собственной шкуре результаты этого всезаражающего прагматизма, щедро сдобренного ранним цинизмом и остро негативным отношением к «предкам». Кое-что по наследству «предкам» удалось передать, это точно.
Да, юношеский романтизм скоро развеется, иссякнет под напором житейских обстоятельств, и циничный прагматик пойдёт по жизни, широко и смело шагая, как её истинный хозяин и командир.
Да, они, эти подранки, очерствевшие и загрубевшие раньше времени, придут во взрослую жизнь и скажут своё слово. Резкое и беспощадное. Без всяких сантиментов. Не разделяя правых и виноватых, безоглядно мстя своему жестокому и несправедливому прошлому.
… Он ушёл, а я всё ещё сидела в отрядной и думала о том, что же с ними станет там, во взрослой жизни.
Второй наш «неизлечимый» бегун – Огурец.
Он подкидыш. Мать подбросила его – принесла к порогу Дома ребенка и скрылась. Хорошо хоть записку оставила. Настоящее имя его – Серёжа.
Огурцом прозвали за удлиненную форму черепа. У него были абсолютно белые волосы, а ресницы и брови – чёрные.
Глаза же были большие круглые и очень синие, как весеннее небо, к тому же постоянно влажно блестели…
Благодаря такой экзотической внешности его на Новый год регулярно определяли Снегуркой. Голос у него довольно поздно начал ломаться.
Однако Огурец имел один серьёзный недостаток, который, вообще говоря, по местным нормам, мог бы считаться и достоинством.
Он был патологически неряшлив. Возможно, он, таким образом, компенсировал свою абсолютно девчачью красивость. Его ногти повседневно были в «трауре» – черная кайма не сходила даже после бани. На рубашке – всё меню за неделю. Первое время приходилось в умывальник водить за руку – слова «иди умойся» он понимал исключительно в местном смысле – тут же смывался, то есть исчезал с глаз. Когда же ходить с чистыми руками и без усов от кефира или какао стало привычкой, достаточно было, обнаружив свежее пятно на его рубашке или опять невымытые уши, глянуть на него построже, как он тут же мчался в умывальник. Однако не факт, что он там умывался…
Огурец любил читать. Причём читал газеты – от первой до последней страницы. Один он такой был на весь детский дом. Читал с пониманием, ориентировался.
На этом «хобби» я его и зацепила.
– Ну, что нового в мире? – спрашиваю я, подсаживаясь поближе (заглядываю, что это он так углублённо читает – военный переворот…).
– Вы просто так спросили или интересуетесь? – посмотрев на меня сквозь развесистые ресницы, говорит он совершенно серьёзно.
– Интересуюсь, – отвечаю я так же серьёзно.
И он обстоятельно рассказывает – что и как в мировой политике.
Когда мы стали выписывать газеты и журналы на отряд, он первый захватывал свежий выпуск и не выпускал из рук, пока не прочитывал все буковки вплоть до тиража и адреса издания. Память у него была феноменальная, запоминал всё, факты, имена, названия. Разбирался во всех тонкостях и мог без труда объяснить, чем отличается Конго со столицей Браззавиль от Конго со столицей Киншас. А по поводу Сеула и Пхеньяна он мог прочесть целую лекцию.