Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– Молодец, будешь, наверное, дипломатом, – пообещала я ему после очередной рокировки.
Огурец громко хмыкнул, шмыгнул носом, тряхнул белёсой чёлкой и важно сказал:
– А то.
Однажды случилась с Огурцом трагическая почти история. Читая газеты, он всегда обращал внимание на фамилии авторов материалов. А дело было вот в чём. Его мать жила в Москве. Но где точно – он не знал. Было ещё известно, что у неё есть ещё один сын, старший (в записке, оставленной в вещах подкидыша, сообщалось, что она вдова, имеет двоих детей и ноль средств на их содержание). Однажды Огурец показал мне газету, где на второй странице был опубликован материал, в котором рассказывалось о групповой краже. Один из осуждённых по этому делу был его однофамильцем.
– Это мой брат, – уверенно и не без гордости сказал Огурец. – И я его найду.
– Это случайное совпадение, – сказала я, не очень желая, чтобы он искал контактов с представителями «малины».
– Вы думаете?
– Уверена.
На этом наш разговор и закончился. А через неделю Огурец вдруг исчез. Прошло три дня – и он так же внезапно объявился. Молчит на все мои расспросы. Так продолжалось три месяца – исчезал и появлялся. Никаких следов его предположительного местонахождения обнаружить не удавалось. Больших трудов стоило уговорить Людмилу Семёновну «не сдавать» Огурца. Она согласилась, но – «в последний раз». Сбежит ещё раз, отправится в психушку на излечение. Склонность к бегам считалась признаком психического заболевания – как проявление злостного непослушания. Тогда я его, что называется, приперла к стенке. И он признался:
– А чево, нашёл семью, – отвечает он, и глаза его синие делаются просто прозрачными.
– Какую ещё семью? – взвилась я. – Ты понимаешь. Чем эта «семья» для тебя кончится? Кто они? И где ты этих людей нашёл?
– Нашёл через газету. Больше ничего не скажу. Нормальные люди.
Пришлось самой отправиться на розыски этой мифической семьи. Связалась с газетой, не без труда, но раздобыла адрес «героя» очерка.
И вот когда Огурец исчез в очередной раз, я сама направилась по этому адресу.
В доме барачного типа (любимое, кстати, жильё незадачливых родителей моих воспитанников) на втором этаже, на двери квартиры номер шесть была приколота записка: «Витёк, я буду у Ленки».
Стучусь к соседям. Открыли не сразу, спрашивают через дверь – кто такая? Отвечаю.
В ответ злобно:
– А чтоб вам повылазило!
– Это вы мне? – оторопело, глядя на дверь, из-за которой доносится брань в мой адрес, спрашиваю я.
– Тебе, тебе! И твоей подружке с ейными ухажерами!
Понятно, ошибочка вышла. Перевожу дух.
– Извините, я с вашей соседкой вообще не знакома, я здесь вот по какому делу… Я воспитательница из детского дома. Ищу мальчика. Своего воспитанника.
За дверью некоторое время молчание. Потом:
– А чего искать? Здеся он.
– Но там никто не открывает. Извините, но я не могу с вами через дверь разговаривать.
Соседка осторожно высовывает голову наружу, потом, внимательно и придирчиво разглядывая меня, спрашивает:
– Точно не из ихней кампании?
– Точно, точно. Говорю же, воспитательница из детского дома.
– Заходи тады.
Я вхожу, и она начинает мне рассказывать, оживая на глазах – такой случай выпадает не каждый день: вывести осточертевшую соседку на чистую воду.
Во мне она нашла благодатную слушательницу.
– Тут час назад такой скандал был! – шёпотом говорит, указывая на стенку.
– Какой кошмар, – говорю я – больше для поддержания разговора.
– А у неё, у Тоньки, всюду дружки-приятели. Что в милиции, что в народном суде. Баба ушлая. Любого мужика облапошит вмиг.
– А драки почему у них?
– А любовь такая. Что ни день колотят друг дружку… бух-бух! Час назад как побоище было. Бьёт и орёт ещё: «Ты, стерва! Ещё хлюпаешь?» И дверь хлоп-хлоп… А потом по ступенькам туп-туп… Потом всё. Минут сколько прошло, сама вылазиит… Ох! Ах!.. Я выглянула, а по лестнице кровищи! След от самой квартиры тянется… Прибил он её очень-на…
– Ну а мальчик где? Серёжа? – спрашиваю я в ужасе. – Его ведь тоже могли прибить?
– А тама. Закрылся от страха и ревёт.
– Как ревёт? Вы слышали?
– Так он всегда ревёт. Как драка пойдёт, так он и ревёт. Кричит: «Мамку не бей!»
– А вам слышно?
– А сама послушай. Слышь? Ревёт.
Она прислонилась к стенке и молча слушала. Да, похоже, за стенкой кто-то плачет. Иду на лестничную площадку, стучу в дверь, зову:
– Серёжа, открой, это я, Ольга Николаевна!
Сначала всё тихо, потом осторожно приотворяется дверь.
Серёжа! Слава богу, жив и цел. Похоже, делает уборку квартиры. Он, даже не взглянув на нас, опускается на четвереньки и начинает ползать по полу с тряпкой, потом что-то пытается отскоблить ножом.
Молчу.
Картина до омерзения знакомая – полуободранные обои, выбитое стекло на кухне, сломанная рама без шпингалетов. Мебели – никакой. На полу, у окна, груда тряпья, под ней различается что-то вроде матраца. В стенку вбито несколько гвоздей, на них пылится зимняя одежда, вполне приличное пальто с норкой, тёплая шаль и пара длинных вязаных кофт.
На гвозде у двери засаленный длинный халат пёстрой расцветки.
– Вот так и живём… – шепчет мне на ухо моя провожатая. – Говорю, зачем обои ободрала, а она – ремонт хочу делать… Так всё и стоит.
– А что техник-смотритель? Разве не приходили сюда ни разу? Не привлекли её к ответственности? Такое раздолбайство устроила в квартире!
– А что ей техник-смотритель? – смеётся соседка. – У неё за квартиру два года не плочено, и ничего.
Не знаю, что делать. Сережа не реагирует на моё присутствие. Хватает ведро, начинает старательно собирать с пола бурую жидкость тряпкой. Делает всё серьёзно, основательно.
– Жалко мамку-то? – не выдерживает соседка. – Прибил мужик мамку?