Детство Левы
Шрифт:
Пусть дядя Юра по мнению милиции преступник — но по мнению нашей семьи дядя Юра просто хороший человек и мастер золотые руки. И я немедленно приступил к выполнению своего плана.
Тут может возникнуть вопрос: а почему я решил именно охранять дядю Юру? Может быть, лучше было бы решить что-то другое? Может, лучше было бы просто больше любить и сильнее уважать дядю Юру? Вежливо здороваться, приносить ему тарелку и чашку, развлекать его разговором? Без всякой, так сказать, отсебятины?
Но посмотрел бы я на вас, будь вы тогда на моём месте!
Мама называла дядю Юру просто:
— Цыган.
Папа мрачно шутил, что «пионерский лагерь» дяди Юры был в каких-то необычных местах, потому что на Севере так загореть нельзя, только на юге.
Короче, дядя Юра был почти весь чёрный. Только волосы на висках седые.
Глаза у него были чёрные. Кожа тёмная, смуглая. Волосы… Ну, короче, он был совсем тёмен лицом. Кроме того, кожа у человека, побывавшего в лагере, приобретает совершенно иной оттенок, чем у москвича. На ней появляется обветреность и здоровый румянец. По такому лицу сразу видно, что человек побывал в разных переделках и знает почём фунт лиха.
Когда дядя Юра улыбался, зубы у него на тёмном лице блестели как у негра.
Кроме того, у дяди Юры был скрипучий голос. Букву «р» он выговаривал также как я. И имел несколько неприятных привычек. Например, мою маму он называл так:
— Мариночка, душечка…
Она обижалась и иногда даже плакала.
Кроме того, дядя Юра носил очки и снимая их, слегка протирал об нашу занавеску. Это тоже не нравилось моей маме. Сняв очки, он смотрел на окружающий мир подслеповатым, но при этом очень колючим взглядом.
И наконец, дядя Юра постоянно дарил папе ножи.
Это были совершенно замечательные ножи-самоделки — длинные, острые, блестящие, красивой формы и с отличными наборными ручками. Не ножи, а сказка. Но мама их боялась. Она говорила, что боится резать этой сказкой мясо и капусту, потому что таким ножом можно отхватить сразу пол-пальца. А если я схвачу такой нож — добавляла она про меня — то отхвачу сразу всю ладонь. Или руку по локоть.
Кроме того, логично заключала мама, если дядя Юра опасается наших соседей, им эти ножи показывать нельзя. Соответственно ими нельзя пользоваться. Потому что соседи имеют обыкновение приходить за солью в самое неподходящее время. Так что мама убрала все до единого дяди-Юрины ножи в стенной шкафчик. А ножей было три-четыре, или даже пять.
Дядя Юра пока никак по-другому моего папу отблагодарить не мог. Мне, как я уже сказал, он подарил аквариум. А папе ножи. Но поскольку ножи были убраны в стенной шкафчик, каждый раз при его появлении происходила такая сцена — мама начинала резать хлеб или овощи на салат, и дядя Юра спрашивал:
— Марин, а где мой нож?
Мама краснела, равнодушно пожимала плечами и бросала через плечо:
— Да не помню… Здесь где-то.
Дядя Юра обиженно надувался и замолкал.
Наконец
Мама кричала на него сквозь слёзы:
— Ну, конечно, нарочно! Конечно! Тебе твой шурин дороже моего пальца! А уж твоя сестра тебе дороже жены в тыщу раз! Или даже в миллион!
На что папа молчал и молча злился.
…С аквариумом тоже ничего не вышло. Рыбки, за которыми мы с мамой долго и нудно ездили на Арбат в зоомагазин, на следующий день сдохли. При этом мы с мамой переливали воду, уставили всю квартиру баночками, рассыпали по полу половину рыбьего корма, жалели рыб изо всех сил и в конце этого следующего дня мама так устала, что легла на диван и лежала до самого вчера, пока не пришёл папа.
Папа молча выслушал наш рассказ и поставил пустой круглый аквариум на шкаф.
— Ничего страшного, — сказал он. — Не всем это дано. Любить природу тоже надо уметь.
Короче говоря, дядя Юра был непростым человеком. С его огромным ростом, скрипучим голосом и густыми, как проволока, волосами, с его осторожными ночными визитами — он как-то плохо вписывался в нашу малюсенькую квартирку. Поэтому, хотя жалость и любовь к дяде Юре была для меня святым и непреложным чувством, я решил любить его не в открытых, а в закрытых формах. Чтобы он об этом не знал. А знал один я.
…Стоял ли я во дворе, смотрел ли из окна, шёл ли из школы — глаза мои теперь были зоркими, а движения осторожными. Не идут ли за дядей Юрой? Не крадутся ли милиционеры за мной по пятам?
Даже когда мои друзья начинали играть в футбол, я иногда покидал их и садился на деревянный столик, краем глаза наблюдая за всеми входящими и выходящими.
И надо же было так случиться, что однажды я действительно увидел милиционера в фуражке и плаще, который входил в наш подъезд! А дядя Юра как раз был у нас в гостях!
Я помчался домой и с порога крикнул:
— В доме милиция!
Дядя Юра отшатнулся и сразу бросился к окну.
— Машины во дворе нет! Это не за мной! — крикнул он. — Может, участковый?
В тот раз я впервые увидел как он побледнел. Лицо сразу стало нормального цвета.
Зачем-то дядя Юра полез на балкон и папа с большим трудом уговорил его не прыгать с шестого этажа.
— Сима, ну всё! Ну всё! Прости меня, Сима! Прости меня, Марина! — отчаянно шептал дядя Юра. Потом он одел ботинки и исчез.
Было уже темно.
— Куда же он пойдёт? — отчаянно спросила мама. — Ведь к Розе ему нельзя…
— Ну, один раз переночует на вокзале, — сказал я, не без оснований чувствуя себя причастным ко всей этой истории. — Это гораздо лучше. Безопаснее.
— По-моему, — тихо сказал папа, — на вокзале его точно заметут.
— Не кричи на ребёнка! Причём тут ребёнок! — тихо закричала мама. — Иди лучше догони его. И ты иди! — подтолкнула она меня в плечо довольно сильно. — У тебя глаза лучше.