Детство Левы
Шрифт:
Но хорошая женщина Серафима Андреевна талончик на приём к специалисту маме не давала.
— Ну вот вы подойдёте, — ласково говорила она. — ещё кто-нибудь подойдёт. А мне потом что? Строгий выговор? Вы лучше заходите пораньше с утра. И я вам дам талончик в порядке очереди.
И улыбалась красиво.
Но не любил я регистратуру не только из-за окошечка с хорошей женщиной. Там на полках хранили мою толстую карту, которая приводила маму в тихий ужас.
— Ты не можешь прочесть, что здесь написано? —
— Ну ладно, — мама опять начинала читать карту сама.
— Это какой-то ужас! — стонала она. — Какие у тебя анализы! Это же умереть не встать!
Маму смущало, что я болел сразу по всем фронтам — зубы были ни к чёрту, печень шалила, дыхательные пути то и дело закупоривались.
— Хорошо хоть с сердцем у тебя всё в порядке! — вздыхала она.
У меня со многим было всё в порядке. Но мама этого не понимала. Ей казалось, что я слишком много болею.
— Ты у меня какой-то ослабленный, — говорила она, с сомнением изучая моё лицо. — Какой-то жёлтый. Живой труп.
Дома мама заставляла меня дышать над горячей картошкой, парить ноги, пить таблетки, лежать с горчичниками, сидеть с колючим шарфом.
И всё время что-нибудь есть.
Зелень, свежие огурцы, малину, облепиховое варенье, сало, рыбий жир, куриный бульон, жареную печень, мумиё и кожуру от апельсинов.
Любое новое средство пробуждало в маме талант народного целителя.
— Ну, посмотри, Сима, — весело говорила она папе. — У него сегодня совсем другой цвет лица.
Папа с сомнением смотрел на меня и тихо качал головой.
— Залечишь, — односложно выражался он и мама начинала возмущаться, а иногда даже кричать.
— Ну, хорошо! — кричала она. — Если ты не веришь в этот способ, давайте вместе думать! Обратимся в платную поликлинику! Должен же быть какой-то выход! Не могу же я всё время сидеть на бюллетене!
Бюллетенем называлась голубая бумажка. На самом деле у неё было простое русское название: листок нетрудоспособности.
Я часто читал мамин листок нетрудоспособности. Врач выставлял в нём числа: с первого ноября по восьмое ноября, с восьмого ноября по пятнадцатое ноября…
Это были дни, когда мама была не способна трудиться. Из-за меня. Я мечтал уничтожить свою карту. Но знал, что из этого ничего не выйдет.
На обратной дороге, по пути из поликлиники, мы заходили в «Гастроном».
Это был самый самый большой дом среди всех Новых домов. Мама совершала там разные неординарные покупки.
— Мама, зачем же тебе живая рыба? — тихо и потрясение спрашивал я.
— Ты можешь немного помолчать? — так же тихо отвечала мама.
Она сжимала меня за локоть и глядела умоляюще.
— Я сейчас подойду! Только чек выбью и подойду! Постой в очереди! Ну хоть три минуточки… Ладно?
…Наверное, вы прекрасно знаете, что
Но вы наверное, а вернее, вы конечно не знаете, что такое очередь за мясом. Покупатель в очереди за мясом не просто стоит и тихо ждёт. Он волнуется. Он переживает за всех, кому нужно мясо. А потом сам подходит к прилавку и, например, говорит:
— А без жира нет?
Или он говорит:
— Ну вообще! Одни кости!
А продавец ему на всё это отвечает:
— Не нравится — не берите!
И у них возникает горячая дискуссия.
Покупатель наседает:
— Да что вы мне подсовываете!
А продавец отбивается:
— Не нравится — не берите!
И очередь начинает немного гудеть. Одни гудят в защиту покупателя. Другие гудят в защиту продавца.
Так гудят зрители на футболе. Так в унисон актёрской паузе сладко вздыхают театралы.
Покупатель в очереди за мясом, конечно, тоже переполнен разными чувствами.
Он, например, говорит продавцу:
— Мне вот нужно для второго! Я вот жаркое хочу приготовить! А вы что даёте? Суповой набор?
Но продавец молчит. Смотрит мимо него белыми глазами.
Очередь перестает гудеть. И начинает вопить и колыхаться.
— Не задерживайте людей! — кричат одни.
— Что за безобразие! — кричат другие.
— До обеда всего полчаса осталось! — заводятся третьи.
Продавец гнусно ухмыляется и выжидательно смотрит на покупателя.
— Ну, хорошо! — брезгливо говорит покупатель. — Дайте мне вот тот кусок… Нет, знаете что, лучше вот этот…
— Тот или этот? — уточняет продавец.
— Этот. Этот! — вопит покупатель.
После чего грубый нехороший продавец пишет ему химическим карандашом цену мяса на обрывке оберточной бумаги. Скажем, он пишет ему — рубль восемьдесят две (1.82). И протягивает ему этот обрывок грязными и мокрыми от сырого мяса пальцами. И покупатель, совершенно раздавленный и оскорблённый в своих лучших чувствах, несёт эту драгоценную цифру в кассу. Потом он выбивает свой чек, сует его продавцу и хватает завёрнутое в бумагу своё мясо, а потом дома, или прямо здесь, на специальном таком шатающемся столике с алюминиевыми гнутыми ножками, внимательно разглядывает дико и прихотливо разрубленные мясные кости, из которых ему и предстоит делать своё выдающееся жаркое.
К продавцу мясного отдела подходит скромно одетая пожилая женщина. Проще даже сказать — старушка.
— Сынок, — жалобно говорит старушка, — ну пожалуйста… Мне для котлеток.
И только продавец избавляется от старушки, вырубив громадным топором для неё из другого куска маленький постный кусочек — как на прилавок грузно наваливается большая женщина с большим подбородком и крупными яркими губами.
— Вы мне, пожалуйста, вон тот окорочок покажите, — низким голосом просит она. — Вон тот, мне кажется, такой сочный-сочный. Как вы считаете?