Детство Левы
Шрифт:
— Ты что? — сначала изумился я.
— Ешь, Лёва! — прикрикнул Колупаев и снова посадил на знакомую лавочку.
Леденцы оказались страшно сладкие и липкие. Я давился ими, жевал, выплевывал, выкидывал тайком под лавочку, но Колупаев не отпускал меня, пока пакетик не кончился.
— Так… — деловито сказал Колупаев, окидывая меня цепким взором. — Вроде ничего, отбило маленько. Кто же курит эту «Лайку»? Хоть убей, не помню… А! — вдруг озарило его. — Эти! Железнодорожники!
Успокоенный и даже умиротворенный, Колупаев бережно вёл меня под руку вверх
— Если мать чего заметит, вали на меня, — сурово объяснял он. — Мол, большие ребята стояли, курили, Колупаев к ним подошёл, а я нет. А почему, мол, от тебя пахнет — так, скажи, это… запах легко на человека переходит. На одежду переходит. На брюки. Понял, нет?
— Понял-понял, — шептал я.
Не знаю, что именно искала мама в «сталинском» Гастрономе, но сейчас я думаю, что она была совершенно и во всём права. Всё, что было нужно для моего слабого здоровья, там нашлось. И богатая йодом капуста морская, и икра зернистая, и вырезка говяжья, и рыба сом, богатая фосфором. Где-то в этих удивительных продуктах таился эликсир, спасший моё хилое тело.
Иногда во сне я как бы вижу маму, шагающую по облакам с этими сумками — в одной сумке сырое мясо, в другой — живая рыба.
Ну вот и всё пока — про Новые дома.
ЧЁРНОЕ СТЕКЛО ЖИЗНИ
Было у нас дома трюмо — высокое такое зеркало и под ним столик на ножках. Красивое зеркало, хотя стояло в коридоре. Все перед ним любили подолгу находиться, даже папа. Папа перед ним причесывался такой маленькой расчёсочкой.
— Знаешь, как твоя причёска называется? — кричала ему мама.
— Ну? — притворно-хмуро спрашивал папа.
— Внутренний заём!
Мама начинала хохотать и бегать по квартире. Папа за ней.
Удивительное, скажу вам, ощущение — когда два таких больших человека бегают по квартире. Страх и ужас. И в то же время весело. Но случалось это, конечно, крайне редко. И кончалось всегда одинаково: меня отсылали в другую комнату.
Хотя ничего особенно сверхинтересного я лично на голове у папы не наблюдал. Умеренная такая лысистость. Типа — как у меня сейчас.
А мама не только подолгу стояла, но и подолгу сидела перед этим трюмо.
Стоя, она рассматривала себя в платье или в пальто, особенно в новом. Сидя — украшала лицо.
А иногда просто так… сидела и смотрела на себя. Это занимало у неё больше всего времени.
— Не устала? — спрашивал папа ехидно.
— Отстань! — говорила она, как бы не слыша, и продолжала смотреть в тёмное зеркало.
— Мама, ты чего там смотришь? — испуганно спрашивал я.
— Смотрю, как годы летят, — непонятно отвечала мама.
…Хорошо это зеркало было именно тем, что стояло в коридоре. А в коридоре, как известно, света мало, потому что нет окна. Полумрак. Зеркальное стекло от этого приобретало слегка матовый,
С другой стороны, сидеть в коридоре ей было неудобно. Особенно утром, если хочется посидеть перед зеркалом после сна, в халате. По ногам дует. Все мимо тебя ходят в ванну и туалет.
— Какая же у нас квартира маленькая! — жаловалась мама. — Даже зеркало и то в коридоре стоит. Ни черта не видно. По ногам дует. И вы ещё толкаетесь.
Папа же был к этому обстоятельству совершенно равнодушен. Ну, а я…
У меня с этим зеркалом была связана своя, не то чтобы тайна, но история.
Довольно длинная история. Прямо-таки эпопея.
В отличие от всех остальных известных мне людей, я в зеркало смотреть не любил. Уж очень мне не нравилось своё лицо. Особенно в первые годы сознательной жизни. Мучили веснушки. Не хватало волевого подбородка. Торчали уши. Ну, в общем, обычная ситуация.
По-настоящему интересовала лишь та темнота, которая угадывалась в зеркальном стекле. Темнота была не снаружи, а внутри. Как третье измерение. Моё зеркальное отражение словно проваливалось в какое-то ущелье.
Ухало в бездну. Падало с обрыва. И я с интересом следил за этим процессом.
В коридоре пахло гуталином. Старыми газетами. Стельками. Папиным болоньевым плащом. Моими ботинками. Дождём от маминого пальто и зонтика.
Помимо использования по прямому назначению, в трюмо держали всякую карманную мелочь. Ненужные ключи, лотерейные билеты, какие-то отвёртки, ножницы, дикое количество оторванных пуговиц, счета из прачечной, мамины записки: «Лёва и Сима! Ешьте суп из холодильника! Не съедайте всю селёдку! Это вредно!», ну и прочие предметы, которые я уже не могу вспомнить и перечислить.
Кроме того, попадались среди этих мелочей и монетки достоинством в одну, три, пять, десять и пятнадцать копеек. А то и двадцать. Мама не любила носить мелочь, потому что она рвёт карманы и падает за подкладку. Потом доставай.
Папа говорил:
— Марин, у тебя деньги даже в кошельке не держатся, не то что в руках.
У папы был хороший кошелёк на защёлке, там он держал свёрнутые в квадратик рубли и монетки на всякий случай. Крупные купюры лежали у него в портмоне, во внутреннем кармане пиджака. А кошелёк для мелких денег — в плаще.
Надо сказать, что монетки были папе совершенно не нужны. В магазин он не ходил, в прачечную тоже. Ездил на персональном автомобиле «Волга».
Монетки до зарезу нужны были именно маме, потому что в любом магазине на неё истошно кричали кассирши:
— Женщина! Найдите мелочь! Не может быть, чтоб у вас не было мелочи!
А мама кричала в ответ:
— Нету у меня мелочи! Ну что я могу сделать!
А кассирши кричали в ответ:
— Да как же вы ходите в магазин без мелочи! Взрослая женщина, а ходит без мелочи!