Дева в голубом
Шрифт:
— Я всего лишь хочу сказать, что, возможно, этот Николя Турнье совсем из другой оперы. Может, это, как у вас говорится, ложный плед?
— Что? — Я расхохоталась. — Вы хотите сказать, «ложный след»? Что ж, не исключено. — Я помолчала. — Тем не менее он взят. Не припомню даже, как я намереваласьразбираться во всей этой генеалогии до появления этого следа.
— Вы собирались отыскать свою давно исчезнувшую родню в Севене.
— Этим и сейчас не поздно заняться.
Выражение лица Жана Поля заставило меня рассмеяться.
— Пожалуй, так я и поступлю. Знаете, все ваши аргументы
Мы оба замолчали, я переступила с ноги на ногу. Жан Поль прищурился и посмотрел на закатное солнце. Я вдруг остро ощутила его соседство — физическое соседство на этой французской улочке. «Между нами всего два фута, — подумала я. — Можно…»
— А что там с вашим сном? — спросил он. — Все eще снится?
— Да нет. Нет, вроде оставил в покое.
— Так что же, вы хотите, чтобы я позвонил в архивное управление Менда и предупредил о вашем приезде?
— Нет! — Похоже, мой возглас вспугнул прохожих, некоторые обернулись. — Как раз этого-то и не надоделать. Не вмешивайтесь, разве только я сама попрошу ладно?
Жан Поль поднял руки, словно защищаясь от направленного на него пистолета.
— Идет, Элла Турнье. Проводим разграничительную линию, и я остаюсь по эту сторону.
Он сделал шаг назад от воображаемой линии, и расстояние между нами увеличилось.
На следующий день за ужином во дворике я сказала Рику, что собираюсь в Севен посмотреть семейный архив.
— Помнишь, я писала Якобу Турнье в Швейцарию? Из его ответа явствует, что семейные корни изначально уходят в Севен. То есть это весьма вероятно. — Я улыбнулась про себя: учусь точно выражать свои мысли. — Вот я и хочу осмотреться.
— А мне казалось, что ты уже во всем разобралась: художник-предок и все такое прочее.
— Да есть, понимаешь ли, некоторые сомнения. Пока есть, — быстро поправилась я. — Может, удастся их рассеять.
— Полагаю, все это дело рук Жан Пьера, — к моему удивлению, нахмурился Рик.
— Жана Поля? Отнюдь. Если уж на то пошло, совсем наоборот. Он считает, что ничего мне там не отыскать.
— Хочешь, я с тобой поеду?
— Но ведь архивы открыты только по рабочим дням.
— Ничего, на пару дней я мог бы отлучиться.
— Я собиралась поехать на следующей неделе.
— Нет, на следующей неделе никак не получится. В связи с немецким контрактом в конторе сейчас дым коромыслом. Может, попозже, когда пар выйдет. Скажем, в августе.
— Не могу я ждать до августа!
— Слушай, Элла, что это ты вдруг вообще своими предками заинтересовалась? Раньше не было ничего похожего.
— Раньше я не жила во Франции.
— Да, но что-то слишком уж глубоко забралась ты в это дело. Чего ты, собственно, ожидаешь от этих изысканий?
Хочу чувствовать себя во Франции своей, надоело жить в стороне — что-то в этом роде я собиралась сказать, но, к собственному удивлению, ответила совсем иначе:
— Не
— И ты считаешь, что для этого достаточно покопаться в семейных хрониках?
— Да.
Я откинулась на спинку стула и посмотрела на виноградную лозу. Уже начали набухать, собираясь в кисти, крохотные плоды. Я понимала, что все это чушь, что нет никакой связи между моими снами и моими предками. Но сознание упорно противилось очевидному, и я упрямо прислушивалась к его голосу.
— А Жан Пьер с тобой едет?
— Нет! Слушай, что это на тебя нашло? Совсем не похоже. Меня это интересует. Первое, чем по-настоящему захотелось заняться с тех пор, как мы сюда приехали. Ты мог бы как минимум поддержать меня.
— Да? А мне казалось, что по-настоящему тебя интересует ребенок. И в этом отношении я тебя поддерживаю.
— Да, но…
«В этом отношении ты мог бы меня не просто поддерживать, — подумала я. — Тебе бы следовало хотеть его».
Последнее время меня вообще посещало множество мыслей, которым я не давала воли.
Рик пристально посмотрел на меня, нахмурился и с видимым усилием сбросил напряжение.
— Ладно, детка, будь по-твоему. Ты права. Если тебе это нравится, то, конечно, действуй.
— Знаешь, Рик, только не надо… — Я оборвала себя на полуслове.
Бранить его нет смысла. Он просто старается проявить сочувствие, пусть даже ничего не понимая. Но хоть старается.
— Я ведь всего на несколько дней отлучусь, не больше. Если что-нибудь отыщу, прекрасно. Если нет, тоже ничего страшного. Идет?
— Если ничего не найдешь, приглашаю тебя в лучший ресторан в Тулузе.
— Да? Огромное спасибо. Теперь я могу ехать со спокойным сердцем.
Сарказм, по словам моей матери, — самая дешевая форма юмора. А судя по болезненному выражению его лица, мой оказался вообще грошовым.
Утро, когда я уезжала, выдалось свежим и ясным; накануне ночью отгремела гроза, и на небе не было ни облачка. Я поцеловала на прощание Рика, он отправился на вокзал, а я села в машину и поехала в противоположном направлении. Настроение было прекрасное. Я на полную мощность включила музыку, открыла окна, откинула крышу, подставив лицо ветру.
Дорога вилась вдоль Тарна, постепенно поднимаясь к монастырю Альби, где в июне всегда полно туристов, затем, удаляясь от реки, сворачивала на север. Вновь сойдутся они — дорога и река — в Севене, у истоков Тарна. Пейзаж после Альби начал меняться, горизонт по мере подъема сначала расширялся, затем, когда меня со всех сторон обступили холмы, сузился, небо из голубого превратилось в серое. Маки и одуванчики, растущие вдоль дороги, перемежались теперь новыми цветами — индейским турнепсом, маргаритками и, больше всего, ракитником, с его острым запахом плесени. Деревья стали не такими зелеными. Поля не засеяны, скорее, луга, по которым бродят, пощипывая траву, рыжие овцы и коровы. Речки уже, стремительнее, шумнее. И тип домов резко переменился: светлый известняк уступил место серому граниту, крыши заострились, и покрытие их из терракотового сделалось шиферным. Все стало как-то меньше, темнее, серьезнее.