Девадаси
Шрифт:
Спустя два часа молодой доктор вышел на улицу, подошел к Таре и молча протянул ей чашку с какой-то жидкостью. Девушка взяла и залпом выпила, ни о чем не спрашивая, потом пристально посмотрела на него. Доктор Хартли ответил внимательным, слегка удивленным взглядом.
— Что? — чуть покачнувшись, выдохнула Тара.
— Посмотрим. Пока рано говорить, — уклончиво произнес он. — Я сделал все, что мог. Сейчас вам лучше отдохнуть.
— Я могла бы помочь, — сказала девушка. — Мне все равно некуда идти.
Фрэнк Хартли повидал немало индианок, но такую встретил впервые. Стойкая, решительная,
Сам Хартли происходил из бедной английской семьи, не учился в университете, не имел ученой степени, а потому не мог лечить богатых горожан. Свое ремесло он постиг, помогая беднякам, и постепенно научился перевязывать артерии при ампутациях конечностей, исцелять от лихорадки, лечить язвы и даже делать трепанацию черепа. Многие пациенты умирали, но зато Фрэнк получал необходимые знания. Будучи совсем юным, он не испугался и отправился в Индию. Путешествие сулило не только деньги, но и обретение самого ценного, что есть на свете: опыта. Он лечил своих соотечественников после битв при Плесси, Ауде и Бихаре, а потом получил назначение в госпиталь Калькутты.
Впоследствии Тара удивила Хартли еще больше. Она выполняла все, что ей поручали, и никогда не жаловалась. Он не знал, что она ест и когда спит, — казалось, девушка всегда на ногах, сообразительная, собранная, серьезная. Постепенно ее признали все — и больные, и доктора. Тара успевала ухаживать не только за Камалом, но и за другими пациентами госпиталя.
Присутствие этой молодой, красивой индианки с янтарной кожей и огоньком непокорства в черных глазах облегчало им жизнь. В своем ярком сари и неизменных украшениях девушка напоминала экзотический цветок, чудом выросший посреди голого леса, луч света, внезапно проникший в мрачную комнату.
Иногда в госпиталь приходил Джеральд Кемпион, справлялся, как идут дела, приносил продукты и деньги и, не слушая возражений, отдавал Таре.
Она мало ела, а спала в больничной кладовке, на куче тряпья.
Вскоре начался сезон дождей. Грохот ливня, барабанившего по крыше, оглушал; переполненная водой почва не желала впитывать льющиеся с неба потоки, и вокруг бараков образовалось настоящее болото. Кое-где протекала крыша; врачи и больные общими усилиями латали дыры. Деревья во дворе неистово раскачивались, и ветер швырял на землю охапки листьев.
В один из таких дней Камал открыл глаза и посмотрел на Тару вполне осмысленным, удивленным взглядом.
Девушка затаила дыхание. Камал приходил в себя и раньше, но едва ли осознавал, где он и что с ним. У него долго держался жар, он метался и бредил.
Сегодня его лоб был прохладным, а глаза, запавшие и измученные, были ясны и чисты.
— Тара?
Девушка дала себе слово не плакать, но не смогла сдержаться.
— Да, это я.
— Где… мы?
— В английском госпитале, в Калькутте.
Он пытался сосредоточиться.
— Я помню, что меня… убили.
Она улыбнулась сквозь слезы.
— А ты возродился, воскрес, как говорят белые люди. У тебя что-то болит?
— Да. Голова, нога и… совсем нет сил.
— Это пройдет. Надо просто подождать.
— Не уходи! — В его голосе звучал неприкрытый испуг.
— Не уйду. Я все время рядом.
Его лицо исказилось, как от сильной боли.
— Тогда, у высшего жреца, я вел себя… отвратительно. Мне нет прощения.
— Я давно простила, — ответила девушка и нежно коснулась губами его лица.
С этого дня Камал быстро пошел на поправку. Страшная рана на голове начала затягиваться, кости понемногу срастались. Тара ухаживала за ним, как за ребенком: осторожно расчесывала волосы, обмывала тело. Приносила испеченные на молоке лепешки, творог, мед, рисовые шарики, покрытые сахарной глазурью, спелые фрукты. Она кормила Камала и раздавала лакомства другим больным.
Тара не спрашивала себя, сколько времени продлится ее счастье. Она просто жила и наслаждалась им. Камал был беспомощен, не мог вставать, ибо совсем обессилел от страданий и боли, но сейчас он принадлежал не храму, не Шиве, а ей.
Спустя три месяца Фрэнк Хартли снял хитроумные приспособления, и Камал с изумлением и ужасом посмотрел на свою ногу, тонкую, высохшую, утратившую гибкость.
— Так всегда бывает, — сказал молодой доктор. — Чтобы вернуться к танцам, придется приложить немало усилий. — Он повернулся к стоящей рядом Таре. — Это зависит уже от вас.
Когда Фрэнк Хартли ощупывал ногу Камала, девушка видела, как он хмурится.
— Что-то не так?
— Я должен кое-что сообщить, — мрачно произнес Фрэнк. — Ногу удалось спасти, но кость срослась неправильно. К сожалению, я немного ошибся.
— Что это означает? — спросила Тара.
— Он будет хромать.
Девушка постаралась не выдать волнения.
— Это можно исправить?
— Да. Если сломать и сращивать заново.
Тара молчала. Она и Хартли пристально смотрели друг на друга, так, словно между ними была протянута невидимая нить.
— Я могу вообразить что угодно, кроме хромого Натараджи. Ломайте.
— Но это — снова боль и долгое ожидание, — заметил врач.
Девушка глубоко вздохнула.
— Все мы испытываем боль, когда учимся танцевать. Иногда тело ноет так, что хочется умереть. Вероятно, то же самое происходит, когда рождаешься заново. И я, и Камал, мы оба знаем, что значит без конца повторять одно и то же движение, испытывать муки, терпеть, а потом — получать награду.
— Вы должны сказать ему правду, — предупредил ее Хартли. — Конечно, я дам опиум, и все-таки это будет… ужасно.
Тара повернулась к Камалу и что-то произнесла на своем языке.
Ответом был взгляд длиною в жизнь. Фрэнк не увидел в этом взгляде особого мужества, зато в нем было много терпения и, самое главное, — надежда.
Наконец Камал выдавил из себя несколько слов. Тара посмотрела на Хартли и молча кивнула в знак согласия.
Девушка вошла в крохотную хижину, остановилась и оглянулась на своего спутника.