Девичий паровозик 1912г
Шрифт:
– Подождем! А почему вы не купаетесь. – Спросила она вдруг.- У нас тут все купаются. Пляж хороший. Жара. Или это из-за шрама?
– Откуда вы про него знаете?
Она осеклась. Почувствовала, что сказала лишнего.
– Нет. Мне все равно. Это я так… предположила.
– Подглядываете!
– Это случайно получилось. Извините.
– Нехорошо!
– Почему нехорошо. Не совсем. Да. …Понимаю. Ну не настолько. Вы прямо скажу Аполлон! Красавец!
Она поднялась и, держа в руках бокал, присела ко мне на колени.
– Выпейте из моих рук.
– Зачем!
– Выпейте.
– И что дальше будет?
– Я вас поцелую.
– Мне тяжело.
– Вы упорный мальчишка. Я вам совсем не нравлюсь.
– У меня есть девушка.
– Вы не ответили на мой вопрос?
– Ну, если вы хотите… то да.
– Это горько слышать… никогда не говорите даме такие слова, что вы сейчас произнесли. Слышите никогда! Это сильно обижает.
– Она погладила мое ухо и, укусив за мочку, прошептала.
– Но я вас прощаю.
Она встала с моих колен и, подойдя к стене, примыкавшей к дому, постучала в нее. Скоро на пороге появилась очень молоденькая светловолосая девушка, одетая в легкое льняное платье из дешевого муслина.
– Даша! Принесите граммофон и пластинки. Вы там еще не спите?
– Я нет. А Варя прилегла.
– Смотрите там у меня! Еще одну лампу захватите из гостиной.
Когда девушка ушла, я поинтересовался, зачем все это.
– Обиженная женщина хочет послушать музыку! Я у себя дома. Что нельзя?- Сказала она жеманно, и томно посматривая на меня.
– У меня есть записи, которые вы точно не слышали.
Через минуту появились две девушки. Одна несла аппарат, другая, что поменьше и которую очевидно звали Варя, рупор, пластинки и лампу. Нельзя сказать, что бы Варя была красавица. В таком возрасте девушка еще часто не зацветает, и как нераскрытый бутон мила именно своей скрытой красотой, внутренним содержанием не потраченной непосредственностью. Заостренный нос, голубые глаза, по-детски чуть припухшие губы с пенкой, и особенно маленькая самодельная диадемка на голове заставляли на нее смотреть с улыбкой. Каждой маленькой девочке, да и взрослой женщине хочется носить корону! Приковывать к себе восхищенные взгляды, более утонченным вариантом такого украшения и была диадема, сделанная из бисера, стекляруса и плетеного конского волоса.
– Не ставьте, не ставьте. Заводите сразу.- Распорядилась Аида.
Я усмехнулся, покачал головой.
– Сестры погодки Сухотины. Живут у меня. Мать посадили за кражу, отец пьет горькую. Воспитываю, как могу. Забочусь.
– Добавила она.
Девушки быстро установили прибор больше похожий небольшую деревянную тумбу-шкаф. Крышка и маленькие дверцы его были расписаны цветочной композицией. На боковых стенках и небольших дверцах был изображен дворцово-парковый пейзаж и дама, играющая на арфе. Место куда устанавливались
– Что ставить тетя Ада, польку, мазурку?
– Посмотрите еще.
– Вот есть краковяк,… так что тут…лез-гинка, тарантелла?- Бойко прочитала Даша.
– Дайте мне сюда пластинки, сама выберу. Лампу зажгите.
Принесенная лампа была семилинейка. Она ярко залила зал желтым светом. Я испуганно оглянулся на кровать. Но убежище Маши мне показалось надежным. «Бедная Маша!» подумал я. « Бедная и несчастная! Лежит на жестком полу, боится пошевелиться. Все бока отлежала».
– Вы любите Михаил вальсы,- обратилась она ко мне,- “Упрек любви”, “Чертенок”, есть “Розовые сны”
– Нет.
– Ладно. Есть отрывки из оперетт.
– Я уже ничего не желаю.
– Лучше поставим мы романсы “Если знал бы ты, друг”, - Она посмотрела на меня, выдержала паузу. – Или “О Боже! Как хорош!” Это, по-моему, как раз то, что нужно.
Варя, дергая плечиком, завела ручку и поставила пластинку. Полились тягучие душевные звуки. Далекий баритон Брагина вещал о неразделенной и несчастной любви.
– Так! Дождались. Где наши бокалы Михаил?
– Стоят, как стояли.
– Девочки отвернитесь, мы сейчас под музыку будем пить на брудершафт.
Она поднесла мне бокал и вновь присела мне на колени.
– Михаил я здесь. Возьмите бокал. У меня уже рука устала.
– Не буду я с вами целоваться.
– Будете, будете…- сказала она, тихо склоняясь к моему уху,- а иначе все может быть и по-другому.
– Это как?
– Так девочки, зажмите еще на минутку уши. Вот так правильно.- Она обернулась ко мне.- Вы обидели меня.
– Чем!?
– Своим невниманием. Вы не оставили мне выбора. Вы все равно будете сегодня со мной.
– Чего?
– Того самого…а иначе я ведь про вашу красотку все узнала. Голубева Мария Александровна? Не так ли?
– И что?
– А то, что проживает она на Спиридоновке с мужем Валерием Аркадьевичем и он совершенно не такой наружности и возраста как вы.
– Это шантаж?
– Понимайте, как хотите. …Девочки, - крикнула она, громко обращаясь к ним, - можно размыкать ваши нежные ушки.
– Д-да!- Озадаченно сказал я.
– Вы же любите ее, не так ли? Значит, и меня немножко полюбите, от нее не убудет.
– Я думал о вас лучше! Вот вы недавно рассказывали о себе, я вас даже жалел. Вы тогда были настоящая или сейчас.
– И тогда и сейчас. Это жизнь мой господин. В ней нет только белого и черного. Все мы белые и пушистые пока нас черный ворон не клюнет. Ну, я в третий раз предлагаю на брудершафт. У вас есть выбор. Вы можете отказаться. Я ж не насильница какая-то. Просто все имеет цену и мое молчание тоже.
Сестры сменили пластинку, поставили Вавича “Я ехала домой”. Густой бас издалека рванул душу.