Девочка и пёс
Шрифт:
Галкут стоял и некоторое время пристально глядел на неё. Затем сказал:
– Госпожа Элен, я ненадолго выйду. Закройте за мной дверь на засов и не открывайте никому, пока не услышите мой голос.
Элен тут же подскочила с тюфяка.
– Зачем? – С тревогой спросила она. Мысль о том что она должна остаться в этом жутком доме одна повергла её в ужас.
– Мне нужно. Совсем ненадолго. – Он пошел к двери.
Элен бросилась за ним.
– Я хочу с тобой.
– Нет, – мягко, но твердо сказал Галкут. – Заприте дверь и никому не открывайте. Я вернусь очень скоро. Буквально через четверть часа.
Элен хотела возразить, но вдруг подумала что может он тоже хочет в туалет. Эта мысль привела её в смущение.
Галкут вышел и закрыл за собой дверь.
– Запирайте засов, – сказала он из-за двери. Элен с трудом задвинула массивный деревянный брус. Галкут толкнул дверь, проверяя её. И ушел.
Элен взобралась с ногами на табурет и обхватила колени. Ей стало по-настоящему тоскливо. В этой сумрачной убогой пустой комнатушке, где-то в самых дебрях жуткого Буристана, она почувствовала себя абсолютно потерянной и беззащитной. "Папа…", подумала она и её глаза заблестели от слёз. У неё вдруг возникла твердая уверенность что спасти её теперь сможет только отец. Ни Кит, ни дедушка, ни мисс Уэйлер, ни Виктор не смогут ей помочь как бы не старались. Только папа сумеет найти её и вернуть домой. Она даже не пыталась придумать как это будет, сочинить какую-то рациональную цепочку событий, которая сможет привести Валентина Акари к своей дочери, затерянной на диких просторах Каунамы, при всём при том что он даже не знает что она на этой планете. Но он сможет потому что он её папа. Слезы текли по её щекам. Она больше и не вспоминала что когда-то, самоуверенная и глупая, отправилась на Каунаму чтобы самой спасти отца из беды. Теперь ей просто было очень страшно и только образ папы, самого доброго, благородного, сильного и смелого человека на свете помогал ей справиться с этим страхом, не впасть в панику и безостановочные рыдания. Папа всегда был рядом, всегда оберегал её, заботился о ней, защищал её от любых чудовищ, живущих во тьме и под кроватью. И он конечно же придет за ней, его ничто не удержит, никакие рациональные причины, никакая логика событий, никакое незнание, никакая сила обстоятельств не сможет ему помешать. Потому что он её папа. И Элен стало легче и почти не страшно. Раньше она и не представляла, что мир может быть без папы, но теперь когда она знает что может и какой он пустой, холодный и страшный без него, она, как только они встретятся, больше уже никогда не отпустит его от себя. Она заберется к нему на колени, прижмется к нему в объятиях его сильных рук и просидит так всю оставшуюся жизнь. Элен повеселела. Вот папа-то обрадуется, с улыбкой подумала она, когда узнает что ему придется держать меня на руках всё время, даже когда я вырасту и стану большой взрослой женщиной. И у Элен снова потекли слезы, но теперь от радости и умиления. Ей представилось как папа будет весело смеяться, когда она расскажет ему об этом. И она тоже будет смеяться. И они будут счастливы.
Она засунула руки в карманы куртки и неожиданно для себя наткнулась на плотный прямоугольный предмет. Это был "сантир", маленькое чудо медицинской техники с планеты Эсклепия. Она почувствовала странную близость к "санитру", словно он был её земляком, неким добрым существом из одного с ней мира. И обладание им придало ей сил, как-то ободрило её, напоминая что она дочь громадной бескрайней панкосмической цивилизации и даже здесь, в этом гнетущем, мрачном месте, её родной звездный сверкающий могучий мир рядом с ней. На миг промелькнуло легкое чувство вины перед Виктором, у которого она получается без спроса забрала столь ценное и дорогое устройство. Но промелькнуло и исчезло. Она сделала это не умышленно, так вышло. И она с тихой радостью поглаживала в кармане упаковку "санитра", находя в этом почти медитативное успокоение.
Тем не менее Элен едва не вскрикнула, когда раздался стук в дверь. Спрыгнув с табурета, она подкралась к двери.
– Это я, госпожа Элен, можете открывать, – сказал Галкут и девочка ощутила громаднейшее облегчение.
Он зашел, запер дверь и положил на кровать тряпичный сверток.
– Это для вас, – сказал он, чуть улыбаясь. Элен приблизилась.
Внутри свертка оказались солидный ломоть черного хлеба и две еще горячие котлеты, своим аппетитным запахом моментально заставившие рот Элен истекать слюной. Однако она медлила.
– Ешьте. Это для вас, – повторил Галкут.
Элен схватила хлеб и котлету и принялась жадно впиваться в них зубами. Тело наполнилось сладкой истомой начавшегося насыщения. Быстро слопав котлету и полкуска хлеба, она неуверенно поглядела на Галкута.
– А ты?
– Я уже поел, – улыбнулся Галкут. – Правда.
Элен видела что он лжет, но ей было как-то неловко уговаривать его и она не спеша продолжила свой маленький пир. Однако через минуту снова остановилась и виновато поглядела на мужчину. И тот мгновенно понял что её беспокоит. Она думала о тех тощих малышах, дравшихся за кусок сухаря.
– Увы, госпожа Элен, счастья на всех не бывает, – сказал он.
– А разве можно быть счастливым по отдельности? – Тихо спросила она.
"Только так и можно, маленькая госпожа", подумал Галкут, "в конце концов это единственное что остается". Но вслух ничего не сказал и только ободряюще улыбнулся.
– Вы наверно ложитесь, – неуверенно предложил он, когда она покончила с едой.
Элен сняла куртку и послушно легла на тюфяк. Устроившись на правом боку, подтянув колени к животу, она укрылась курткой и положила голову на обе ладони. Несмотря на все треволнения и скорбную и даже мрачную обстановку, она чувствовала что скоро уснет, физическая усталость брала своё. Затхлый запах тюфяка стал еще более ощутимым, но она не обращала на это никакого внимания. Она глядела в стену из почерневших как будто ворсистых досок и с облегчением ощущала приближение сна – самого верного и надежного утешителя всех горестей человеческих, дарующего хотя бы на время покой и отдохновение. Но Галкут неожиданно сказал:
– Простите, госпожа Элен, прежде чем вы уснете я хотел бы спросить вас об одной вещи.
Девочка, не повернув головы, молча ждала продолжения. Чуть помедлив, Галкут продолжил:
– Откуда вы знаете о Майрете?
Его голос вроде бы звучал спокойно, но Элен и без взгляда на ауру понимала, что ему не по себе.
– Судья рассказал, – тихо ответила она.
– Зачем?
– Я упросила его. – Ей очень хотелось на этом и закончить разговор, но было очевидно что Галкуту этого не достаточно и она, чувствуя себя обязанной ему, нехотя добавила: – Я узнала что ты убивал детей и хотела узнать каких детей и почему.
– Откуда же вы это узнали? – Замороженным голосом произнес Галкут.
На секунду Элен подумала, что наверно надо всё рассказать ему о своих способностях, чтобы до конца быть честной, но что-то остановило её.
– Судья хотел напугать меня, чтобы я была послушной. И он сказал, что ты убивал детей и мне следует бояться тебя.
– И вы ему сразу поверили?
– Поверила?! – С удивлением воскликнула девочка и, приподнявшись, поглядела через плечо на сидящего на табурете мужчину.
Это было так странно. Она уже давным-давно позабыла о таком понятии как "верить", ведь она всегда знала.
– Не очень, – пробормотала она. – Ты мне казался плохим человеком, но всё же не настолько чтобы убивать детей. И я … я поэтому в конце концов упросила судью рассказать кого же ты убил. И он всё мне рассказал о Горячих Камнях, об иегонах, о Нани, о гадком Кундае, – и совсем уже тихо и нерешительно она добавила: – и о Майрете.
Галкут молчал и глядел куда-то в пол.
– Прости меня пожалуйста, что я там в "Черном тумане" напомнила тебе о нём, – выдавливая из себя каждое слово, сказала Элен. – Я просто испугалась.
Некоторое время она разглядывала ауру Галкута, в ней метались небольшие всполохи волнения, но всё же в целом она казалось сдержанной и уравновешенной. Элен снова легла на правый бок и уставилась в стену, с легкой тревогой ожидая что скажет Галкут.
– Спокойно ночи, госпожа Элен, – наконец произнес он.
– Спокойной ночи, – ответила девочка и с облегчением закрыла глаза.
117.
Мастон Лург проснулся очень рано. Хорошо обставленный просторный номер фешенебельной гостиницы "Этоли ривс" всё еще окутывал уютный полумрак, лишь слегка подсвеченный через не задёрнутые портьеры розовым сиянием наступающего утра.