Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
Шрифт:
Тут дядя Уриэль сдергивает с глаз шляпу и приподнимается на локте.
— Еще и транжира, — говорит он. — Банкрот через три года!
А мы, трое детей — Альма, Герда и я, — никак не можем понять дядю Уриэля. Знаем ведь, что фабрикант Валль человек могущественный, словно владеет лампой Аладдина. Ему достаточно лишь пожелать — и желание тотчас исполнится. Нам кажется, дядя Уриэль просто хочет подразнить дядю Шенсона, ведь нельзя не признать, что дядя Уриэль, большой остроумец, любит подразнить народ.
Дядя Шенсон не уступает, упорно старается защитить Г. А. Валля:
— Ты не представляешь
— Он еще и разбрасывается! — восклицает дядя Уриэль. — Банкрот через два года!
— Нет, с тобой просто невозможно разговаривать, Уриэль, — говорит дядя Шенсон. — На него и на его деловую хватку возлагают огромные надежды. Он намерен возобновить давний проект и соединить каналом Фрюкен и Венерн.
— Ну-ну, вдобавок строитель каналов! — восклицает дядя Уриэль. — Через год обанкротится!
Дядя Шенсон не отвечает. Достает часы.
— Без малого час дня, — говорит он. — Пожалуй, пора спуститься на пристань да посмотреть, скоро ли придет пароход.
На полпути к пристани дядя Шенсон оборачивается.
— Ты вот о чем подумай, Уриэль, — говорит он. — Коли случится так, как ты говоришь, падет не один только Валль, а вся Фрюкенская долина.
— А что я могу поделать? — вопрошает дядя Уриэль. — Так уж всегда бывает, оттого что народ не умеет отличить разумных людей от неудачников.
— Но какие у тебя доказательства? — упорствует дядя Шенсон.
— Шенсон, голубчик, — говорит дядя Уриэль, — зачем мне доказательства? Я на много лет старше тебя и повидал в мире куда больше, чем ты или любой другой в Вермланде. И я знаю, видишь ли, что когда человек устраивает прощальные завтраки, да такие долгие, что другие люди вынуждены часами сидеть и ждать, рискуя не попасть вовремя к месту назначения, то человек этот близок к краху. Попомни мои слова!
Я толком не понимаю, шутит дядя Уриэль или говорит всерьез, но на обратном пути домой никак не могу выбросить его слова из головы.
Колодец
Мы сидим в Морбакке на ступеньках веранды — все считают, что пора нам говорить «веранда», а не «крыльцо» и не «лестница», как раньше, очень уж это старомодно, — и сетуем: мол, как же досадно, что тетя Нана Хаммаргрен, против обыкновения, не расскажет нынче вечером какую-нибудь занятную историю. Тетя Нана задержалась в Морбакке немного дольше других гостей, чтобы в тишине и покое побыть с папенькой, маменькой и тетушкой Ловисой, и это замечательно. И все время, пока она оставалась здесь, погода стояла божественная, мы могли сидеть на веранде до одиннадцати вечера, а тетя подсаживалась к нам, детям, и все рассказывала, рассказывала.
Мы все считаем, что голос у тети Наны необычайно красивый. Слезы сами собой текут, когда она рассказывает что-нибудь красивое и жалостное. Тетя Нана вообще красивая, а вдобавок счастливая, потому что она и дядя Хаммаргрен замечательно подходят друг другу и очень друг друга любят. Жаль только, что у тети Наны три сына и ни одной дочки, но так думаем мы, сама-то она, безусловно, вполне довольна жизнью.
Мы нисколько не сомневались, что нынче вечером тетя Нана тоже что-нибудь нам расскажет, однако утром она неожиданно расхворалась. Сперва была совершенно здорова, потом принесли почту, и она начала читать «Вермландстиднинген». А едва бросив взгляд в газету, сказала, что у нее ужасно разболелась голова и она пойдет к себе, приляжет. Я не могла взять в толк, как это от чтения «Вермландстиднинген» у кого-то может заболеть голова, а потому просмотрела газету от начала до конца, однако не нашла там ничего необычного.
С тех пор мы тетю Нану не видели, потому и решили, что нынче вечером она ничего нам не расскажет, придется развлекаться своими силами.
Но представьте себе, как нам повезло! Тетя Нана вышла на веранду и говорит, что ей лучше. И сразу же устраивается рядом с нами, детьми, потому что хочет сдержать слово и рассказать историю, оттого и спустилась вниз, так она говорит.
Хотя уже почти стемнело, мне кажется, что тетя Нана выглядит бледной, а глаза у нее покраснели, как у меня, когда я ездила в Сунне на бал. Но голос еще красивее, чем обычно. И все, что она говорит, даже вроде бы смешное, звучит до странности трогательно. На мой взгляд, рассказ, какой она ведет, не особенно примечателен, но я все равно с большим трудом сдерживаю слезы.
Было это во времена моих родителей, однажды в середине лета. Экономка, та самая Майя Персдоттер, что трудится здесь по сей день, сидела на кухне, толкла соль в латунной ступке, когда в дверь вошел какой-то малый и спросил полкового писаря. Экономка ответила чистую правду, что он, мол, в отъезде, тогда пришелец полюбопытствовал, нельзя ли ему повидать госпожу Лагерлёф.
— Хворает она, — сказала экономка, что опять же была правда, так как у маменьки весь день болели зубы и она лежала на диване в комнате при кухне, с крупяным компрессом, чтобы унять боль.
Услыхавши об этом, чужак должен бы уйти, но он вроде как не понял. Прошел к длинной лавке, которая стояла подле стола, аккурат там же, где сейчас, сел и вытянул свои длинные ноги.
— Неужто госпожа Лагерлёф этак расхворалась, что не смогу я с ней потолковать, коли погожу маленько? — сказал он.
Тут экономка спросила, что у него за дело к хозяевам.
Ну, он, стало быть, колодезник. И слыхал, будто в Морбакке нет хорошей воды, вот и пришел, чтобы вырыть добрый колодец. Зовут его Гермунд Гермундссон, и имя его якобы хорошо известно по всему Вермланду, ведь почитай что в каждой из здешних господских усадеб он копал колодцы и повсюду добыл хорошую воду, оттого-то и знал, что люди вспоминают его с благодарностью.
Однако морбаккская экономка слыхом не слыхала ни о нем, ни о его великой славе, а когда немного присмотрелась к нему, и вовсе подумала, что, будь ее воля, никогда бы он не получил работы у ее хозяев. С виду-то ужас какой большой мужичина, высоченный, а головенка маленькая, вдобавок еще и узкая. Глаза посажены глубоко, острые, сверлящие, нос торчит словно птичий клюв, подбородок тяжелый. Словом, этакого человека ей хотелось выпроводить за порог, и как можно скорее.
— Здесь перебывало великое множество колодезников и при полковом писаре, и раньше, — сказала она. — Шастали вокруг с рябиновыми прутьями, воду искали, однако ж ничего хорошего их поиски не принесли.