Девочка, которую нельзя. Книга 3
Шрифт:
– Ломить будет сильно, очень. Но всё-таки не до болевого шока. Потому что одновременно с блуждающим параличом твоя нервная система начнёт давать сбой. И, с одной стороны, ты не будешь чувствовать что-то реально происходящее с твоим телом, а с другой – будешь чувствовать то, что с тобой даже близко не происходит. Например…
Томно очертив пальцем живот, вдруг резко схватила меня за волосы, натянула у корней.
– Например, снятие скальпа. Я читала исторические очерки Дикого Запада, знаешь, там есть занимательные рассказы очевидцев, выживших после скальпирования, и поделившихся своими ощущениями…
Замерла в красочной паузе… и отпустила волосы.
– Так, что ещё, – помяла мой живот, словно пальпируя кишечник. – Ещё может возникать ощущение разрыва брюшной полости. Переломов, удушья и выпадения глазных яблок. Возможно, что-то ещё, чего мы пока не знаем, но узнаем благодаря тебе и тщательно занесём в протокол испытаний препарата. Кстати, во время этих фантомных болей ты скорее всего обделаешься. – Пожала плечами. – Все обделываются. Ну и конечно же ты расскажешь всё, что я только не спрошу! Поверь, умолчать или геройствовать при таких мучениях невозможно. Потом, спустя сутки или двое, тебя начнёт постепенно отпускать. Боли утихнут, но запущенные токсикологические процессы необратимы, поэтому боли скоро вернутся, но уже не фантомные, а самые настоящие. Вслед за печенью начнёт гнить желудок, кишечник, конечно же откажут почки и общее заражение крови вызовет жуткую лихорадку и галлюцинации…
Она замолчала и, облокотившись о кушетку, на которой я лежала, мечтательно уставилась в фальшивое окно.
– Какая там сейчас погода? Весна полным ходом, или ещё грязь и слякоть? – Вздохнула. – Если бы ты только знала, как вы все мне надоели! Была бы моя воля, я бы вас всех собрала в одной камере и пустила газ… – Снова вздохнула. – Но приходится работать. Всё для науки, всё для прогресса.
И тут же резко сменив мечтательно-усталый тон на деловой, сорвала с поручня кушетки жгут.
– Короче так, – перетянула моё плечо, похлопала по сгибу локтя, – или ты говоришь всё сама, или… тоже говоришь всё сама, но уже просто потому, что не сможешь молчать.
Я смотрела на шприц, садистка смотрела на меня. Под её издевательски тёплым взглядом меня уже, безо всякой сыворотки, выворачивало наизнанку от ужаса, а мысли при этом… Мысли даже в такой страшный момент метались вокруг Игната, словно этот предатель до сих пор оставался единственным якорем, не дающим мне сорваться в бурливый омут паники. Как бы он поступил на моём месте? Чтобы сказал? Что сделал?
И осенило!
Замычала, усиленно мотая головой. Садистка рванула с лица скотч, демонстративно остановила иглу шприца возле вены.
– Ну и? Где камни?
– Я… я не помню! Когда маму… когда её… убили у меня… Это, наверное, шок! Память частично отшибло, но я точно знаю, что камни были у нас! – выкрикивала истеричной, сбивчивой скороговоркой и ужасалась от понимания того, что и сама в это верю. Неужели всё так и есть, и Гордеев был прав – на самом деле я всё знаю?! – Мне просто нужно вспомнить, где они теперь! Я просто не помню! Клянусь!
Садистка смерила меня задумчивым взглядом, взялась за рацию:
– Похоже у нас затруднения. Свяжитесь с главным.
Мне выдали одежду похожую на больничную пижаму и тряпочные туфли-мокасины. От рубашки душно воняло хлоркой, на груди красовалось какое-то так и не отстиравшееся пятно, но я всё равно послушно переоделась. А потом вдруг разрыдалась. Просто шла по мрачному пещерному тоннелю, понукаемая дулом в спину, и заливалась слезами. Такую, зарёванную и окончательно обессилевшую, меня и впихнули в камеру за железной решёткой. Я осела на каменный пол прямо возле входа и, обхватив себя руками, продолжила реветь.
Острая душевная боль постепенно сменялась отупением. Всё стало вдруг так безразлично, слёзы высохли, и только неконтролируемые громкие всхлипы продолжали конвульсивно разрывать грудь. Даже не отрывая головы от колен, я чувствовала, что нахожусь в камере не одна. Кто-то покашливал, кто-то вздыхал. А кто-то даже тихонько посапывал во сне. Не хотела их ни видеть, ни знать, кто они и что здесь делают. И так понятно, что не на экскурсию приехали.
По решётке за спиной вдруг что-то ударило, и я, вскочив на четвереньки, отпрянула.
– Жрачка! – сообщил человек снаружи, и отпёр окошко раздачи.
В камере тут же началось шевеление, и мимо меня словно тени пошли люди. А я, наоборот, так же на четвереньках отползла в дальний угол и затихла, осматриваясь.
Место, где мы находились было не комнатой, а скорее нишей в скале. Этакий грот, вход в который полностью забран металлической решёткой. На полу разложены матрацы и одеяла. В дальнем от входа закутке какая-то конструкция из занавесок-тряпок. Судя по запаху – туалет а-ля параша. Не считая меня, в камере находилось пять человек, все молодые женщины, и все они сейчас суетливо громыхали ложками.
– Держи, – раздался голос над головой.
Я подняла взгляд – девчонка немногим старше меня протягивала миску.
– Держи, это твоё, – повторила она.
Я отвернулась. Несмотря на многодневный голод, от мыслей о еде мутило. Девчонка присела радом, с усилием разжала мои руки и водрузила на колени миску.
– Надо есть!
– Кому надо? – отупело уставилась я на кашу.
– Тебе! Ты же не хочешь в нужный момент оказаться овощем?
– В какой ещё момент?
– В нужный! – отчеканила девчонка и, зачерпнув корма в ложку, поднесла к моему лицу. – А вдруг получится сбежать? Или ты всё, сдалась уже? Так нельзя!
Я увернулась от ложки и девчонка, фыркнув, бросила её обратно в мою миску.
– Как хочешь!
Но не ушла, осталась молча сидеть рядом. Так мы и просидели до самого… вечера? Утра? Ночи?
– Спать тоже нужно, – сказала, наконец, она, и поднялась. – Бери любую лежанку, которая свободна и ложись.
И я снова осталась в углу одна, наблюдая как узницы расползаются по спальникам, возятся, устраиваясь на жёстком полу, и постепенно затихают, то ли засыпая, то ли, словно биороботы, отключаясь от сети. Последнее даже скорее, уж слишком нереальным было происходящее.