Девочка-лёд
Шрифт:
– Чё? Ну чё, Алёнк, надо ж праздник человеку устроить-то!
Праздник… В прошлом году она забыла про день рождения младшей дочери.
– Любовь у нас. Знаешь какая! – томно вздыхает Катя. – Как в книжках этих твоих!
Меня передёргивает. Я с этим Валерой на одну поляну бы не присела…
– Та, – машет мать рукой. – Много ты понимаешь!
– Что Ульяне кушать, мам? – интересуюсь устало.
– А то нечего прямо! – злится она. – Макароны свари, гречку! Закуски только пока не трогайте! Надобно чтоб красиво, ну накрыть там, поняла?
Вздыхаю.
– И это.. Давай после своего зверинца поезжайте в Бобрино к бабке, – чиркая зажигалкой, выдаёт она. – Чистый воздух, все дела, полезно…
– Чтоб не мешались, – не могу не съязвить я.
– Поговори мне ещё! Совсем от рук отбилась. Ну-ка дневник неси.
– Он уже два года как электронный, – напоминаю ей сквозь зубы.
– Придумали ерунду, – фыркает мать, выпуская изо рта густой, сизый дым. – Что там вообще в этой твоей гимназии богатых ублюдков?
– Ничего, – отвечаю коротко.
– Хать бы делилась с матерью. Мож совет какой нужен.
Совет… Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос.
– Мы ж как подружки раньше были, – корит она.
– Будто я виновата, что после смерти Миши тебя понесло! – отвечаю резко.
– Ну-ка не смей мне! – вскакивает со стула Катя и подходит к окну. Рыдать сейчас будет.
Дядя Миша был единственным порядочным мужчиной в жизни матери. Рядом с ним Екатерина была совсем другой. Красивой, заботливой, доброй и хозяйственной. В прежней квартире было чисто и уютно, там всегда звучал искристый смех и пахло пирогами. К сожалению, та невероятная Катя умерла вместе с ним. Несчастный случай – и Ульяна, как и я, осталась без отца. Ей тогда два года только-только исполнилось…
Ставлю чайник на плиту, чтобы накормить завтраком сестру.
– С моё проживи, а потом будешь умничать! – злится мать, разглядывая окраину сонной столицы.
– На меня плевать, так хоть бы про Ульяну подумала, – набравшись смелости, говорю я. – Она уже забыла, когда маму трезвой видела.
– Тресну, Лисицына! – угрожает родительница. – Ты как со мной разговариваешь, дрянь?
Началось… Поднимаю руки, давая понять, что не собираюсь слушать её воспитательную беседу.
– А ну, стой! – выбрасывает сигарету прямо в окно, не думая о том, что наша соседка снизу каждую неделю собирает окурки с клумбы.
Она там цветы выращивает. Вряд ли они могут хоть как-то сгладить впечатление об этой неблагополучной пятиэтажке.
– Сядь-ка. Я это… видела тебя с твоим Данькой, – заявляет, хмыкая.
Я непонимающе жму плечом.
– Дружим мы и что…
– Дружит она. Ты чёй-то слепая, что ль? Не видишь как он облизывает тебя взглядом?
– Мам, – морщусь я. – Не надо. Не хочу слушать эти мерзости.
– Нет уж послушай! Если не хочешь потом как я страдать. Нечего якшаться с этими золотыми детками! Не чета ты им, ясно? – напирает на меня, обдавая запахом водки. – Хороша ты у меня, Лялька, не поспоришь хороша… Худая, белокожая, смазливая, губастая. Мужики таких,
– К чему этот разговор, мама? – хмурю брови.
– Я ж за тебя пекусь, дура! – сжимает мои скулы холодными пальцами. – Чё, подпускала уже к себе кого?
Щёки полыхают, я заливаюсь краской. Горячий стыд затапливает от ушей до пят.
– Ой, чёй-то раскраснелася то! – улыбается гаденько.
Я отдираю от лица её руку. Мне противно, что она поднимает эту тему в таком ключе.
– Ляль, – слышим голос сестры.
Ульяна замерла в коридоре. Стоит, кулачком потирая глазки.
– Иди пить чай, малыш, – отодвигаю стул и сажаю Ульяну за стол.
– Я за подарком для Валеры. Расчеши её, а лучше подстриги, – недовольно бросает напоследок мать, исчезая за дверью.
Ульянка понуро опускает голову. И у меня душа на части рвётся, когда я вижу, что она опять плачет.
– Солнышко, а мы с тобой сегодня будем нянчить Черныша, – пытаюсь отвлечь её я.
– Да? – радостно переспрашивает.
Наливаю чай, разбавляю холодной кипячёной водой. Открываю холодильник и достаю нарезку. В конце концов, на мои деньги она была куплена. Имею право сделать Ульяне бутерброды.
– А ещё в Бобрино поедем, представляешь?
– Ура, – почти весело говорит она, сжимая в маленькой ладошке хлеб с колбасой и сыром.
Пока младшая кушает, собираю наш рюкзак первой необходимости. Затем мы одеваемся и отправляемся на работу. По пути играем в слова и останавливаемся понаблюдать за белочкой, таскающей орехи из кормушки.
Зоомаркет закрыт на ключ. Внутри темно, и я в недоумении смотрю на часы. Десять десять.
Женщина, с миниатюрным чихуахуа в руках, возмущённо вглядывается в график работы магазина и, ворча под нос, уходит. Мимо неё вихрем пролетает запыхавшаяся Аллочка. Машет мне сумкой, на ходу доставая ключи. Директор точно её уволит, если она ещё раз попадётся. Опаздывает постоянно. То красится долго, то с парнями по пути на работу знакомится. И всегда у неё ЧП.
– Привет, девочки! – тяжело дыша, тараторит раскрасневшаяся Шевцова, позвякивая связкой ключей в руках. – Еле добралась, ой такой коллапсас там!
– Коллапс, – на автомате исправляю я.
– Та неважно, – улыбается блондинка, интенсивно пожёвывая жвачку, от чего длинные серёжки в её ушах трясутся.
Заходим в магазин. Аллочка включает свет, и мы вздрагиваем от шороха и галдежа.
– Вау! – восторженно шепчет Ульянка.
– Твою-то ж мать! – присвистывает Шевцова. – Удрали, представляешь!?
Я в шоке смотрю на многочисленных волнистых попугайчиков, разлетающихся во все стороны.
– И сколько их? – ошарашено любопытствую.
– Олежка привёз вчера шестьдесят…
Мои брови ползут вверх.
Шестьдесят…
Олежка – это, к вашему сведению, наш директор Олег Дмитриевич. Так-то он в отцы ей годится.
– А я говорила ему, что клетка сломана! Всё жмутся, да экономят, не хотят тратиться на новую!
Звякает колокольчик, извещая о том, что на пороге появился первый посетитель.