Девочка моя, или Одна кровь на двоих
Шрифт:
– А что ж муж чиновничьи доходы не вкладывал?
– Вкладывал! – радостно отрапортовала Машка. – В себя! Дорогая одежда, курорты, рестораны, развлечения, даже салоны красоты! Ей-богу, не вру! Добавил к оставшимся от ремонта деньгам свои сбережения, накопленные нелегким кресельно-кабинетным трудом, и купил джип. Вот скажите, Кирилл Павлович, зачем ему джип? Все его бездорожье – это одна колдобина на въезде у дома!
– Для престижа! – предположил академик, заразившись Машкиной развеселой бесшабашностью. – Давай-ка, Мария Владимировна, еще по кофейку да с коньячком. –
Отдал распоряжение секретарю по селектору и вернулся в разговор:
– Значит, делить нечего?
– Денежку Юра считать умеет. Он же понимает, что присудят ему полмашины и оплатить половину ремонта и купленных вещей. Машину я и так ему отдам, а вредить «престижу» и «доброму» имени участием в судебных разбирательствах – ни, боже упаси! Ни-зя-я!
– Да уж! – кивнул академик и спросил строго, перестав улыбаться: – Ты твердо решила? Может, вы поругались и ты обиделась?
– Я не могу на него обижаться, Кирилл Павлович, – перестала улыбаться и она. – И обидеться не могу, он чужой мне человек. Посторонний. Я это в Америке поняла, я там очень многое поняла про свою жизнь.
И она рассказала все Кириллу Павловичу под кофе с коньячком и все отключенные телефоны очень занятого, невероятно занятого академика Янсона.
– Так, – выслушав, академическим тоном заключил Кирилл Павлович. – У меня есть замечательный адвокат. Великолепный прохиндей, как и положено в такой профессии. Он сделает все быстро: разведет и бумаги, какие надо, заставит твоего чинушку подписать, тем более ты говоришь, что скандалы могут попортить его салонное лицо.
А Машка чуть не разревелась – хлопала ресницами, загоняя навернувшиеся слезы назад.
Какого такого вселенского одиночества она испугалась до умопомрачения тогда, пять лет назад?! Нет и не было никогда никакого одиночества!
А была обожаемая ею до полного восторженного погружения по самую макушку работа, и академик Янсон был, и сама у себя она была!
А когда человек есть сам у себя, полностью есть – с набором уважения, любви, поощрения, поругивания за глупости и ошибки, балования себя, родного такого, каким уродился, – то нет и быть не может никакого вселенского одиночества!
Юрик надрывался желанием вернуть в стойло взбрыкнувшую женушку, звонил, отчитывал, грозился, требовал немедленной аудиенции для разбора полетов, но Машка отключала телефон, не вступая в переговоры.
На следующий день Маша поздно вечером, ближе к ночи, открывая входную дверь, услышала разливающиеся по пустой квартире трели телефона. Подозревая, кто может ее домогаться посредством телефона, она не торопилась кидаться к трубке. Закрыла дверь, сняла обувь, втайне надеясь, что звонившему надоест ждать.
Не тут-то было!
– Да, – устало отозвалась Машка на долгий призыв поговорить.
– Мария? Что у нас с дверью, я не мог попасть в дом!
За последние двое суток Юрик, видимо, подзабыл, что воспитанные люди здороваются, когда звонят.
– У меня с дверью все в порядке! – порадовала его Машка. – У меня надежная железная дверь!
Прошла босиком в кухню, включила чайник, прижала трубку с неугомонным мужниным голосом внутри плечом к уху, доставая кофе и турку, – еще надо поработать, а спать уже хочется, вошла во вкус здорового сна за полгода-то!
– Ты что, сменила замки?! – потрясенным возмущением полушепотом вопрошал Юрик, не поверив в такую возможность.
– Ну конечно, сменила! А то мало ли кто может прийти!
Новость была трудно перевариваемой для нежного организма российского чиновника.
– Это безумие! – выдавил ударник бюрократического труда. – Что с тобой произошло, Мария? У тебя стресс, или ты так обиделась, или что-то случилось там, в Америке?
«Со мной случилась Liberty по кличке Свобода!»
И, опьяненная этим вирусом, Машка доброжелательно посоветовала Юрику:
– Ты возьми ключи у мамы или у кого ты там сейчас живешь.
– У тебя точно что-то произошло с психикой! – медленно приходил в себя Юрий Всеволодович.
– Коллапс? – предположила, балбесничая, Машка.
– Мария! – тоном ставящего диагноз врача постановил Юрий. – Ты не отдаешь отчет своим действиям! У тебя расшатались нервы!
Машке надоело! Сколько можно-то?!
– Юр, притормози! – жестко, с нажимом остановила она его. – Не советую двигаться мыслью в данном направлении. У меня имеются справки, заверенные российскими и американскими врачами, о полной моей вменяемости и психической нормальности! Они, знаешь, американцы-то, весьма в этих вопросах щепетильны. Это я на тот случай тебе говорю, если вдруг ты решишь, что можно меня и в дурдом пристроить для дальнейшего твоего комфорта и благолепия! Привыкай и осваивай мысль, что мы разведены. Все! Меня больше нет в твоей жизни!
– Что ты такое говоришь! – возроптал страдалец. – Я…
– Юра! – перебила Машка. – Пошел в жопу!
И отключила трубку.
Утром ее сон прервали колокольчатые трели звонка в дверь. Разбуженная, еще не перестроившаяся во временных режимах, Машка сползла с кровати, кое-как разлепив глаза по дороге к двери, и окончательно проснулась, посмотрев в глазок.
Прибыла тяжелая артиллерия в лице свекрови.
«Как это я про нее забыла?» – подивилась Машка и открыла дверь.
Владлена Александровна окинула критическим взором невестку с ног до головы. Похоже, босоногая Машка в коротенькой шелковой ночнушке с помятым лицом и буйной взлохмаченной гривой волос ей не понравилась.
– Десять часов утра, Мария! Ты что, спала?
«Нет, блин, гусей пасла у стен дворца в соответствии с призванием!» – раздражилась влет Машка.
Владлена Александровна царским указующим жестом руки отодвинула с порога невестку-пастушку и вплыла в прихожую. Брильянтово-шелковая, каблучно-голенастая, пластико-хирургически стройная, безморщинная, причесочно-уложенная, и все это в десять непастушкиных часов утра.
– Женщина не имеет права так расслабляться! – двигаясь по направлению к кухне, одаривала мудростью она. – Прибери себя! Нельзя же так!