Девочка на войне
Шрифт:
– А ну кыш отсюда, не то я матери твоей позвоню, – шикнула она. – Всем вашим матерям!
Пристыженная, я быстренько наполнила канистру и метнулась домой.
Мать уперла руку в бок, а другой потрогала мокрые прядки волос, прилипших мне к лицу.
– Воду попусту тратила, Ана?
– Я тут ни при чем. Меня девчонки из школы обрызгали, – ответила я.
Повисло молчание, и я промямлила «прости», лишь бы его нарушить.
– Будем надеяться, всем хватит попить, – сказала она.
Потом слегка улыбнулась и опять провела рукой мне по волосам.
– Хотя бы на тебя теперь кипятить не придется. И так уже как из-под душа.
Тут я тоже улыбнулась и села смотреть, как мать греет воду
В тот день я пришла из школы и увидела, что мать с отцом стоят лицом к лицу, не отрывая друг от друга взгляда. Что-то стряслось. Отец слишком рано вернулся домой и теперь стоял, сжав кулаки. Когда дверь распахнулась и налетела на стену, они аж вздрогнули. Мать отвернулась отереть глаза. Отец принялся яростно швырять на стол тарелки с ложками. Мать тоже бросилась хлопотать, закидывая крохотную одежку, которую раньше носила я, а теперь донашивала Рахела, в чемодан на полу.
– Рахела, – проронила я.
Услышав ее имя, родители как будто немного замешкались.
– Где она?
– Она спит, – откликнулась мать.
Кроватку перенесли на порог между спальней и кухней, и я заглянула внутрь. На одеялах и спереди на футболке было много крови. Дыхание совсем поверхностное.
– Что происходит?
– Лекарство не помогает. Надо везти ее к врачу.
– В больницу?
– Тут ей никто не поможет. Но есть программа по эвакуации из Сараево. Завтра ее туда и повезем.
– Эвакуации куда? – спросила я.
– В Америку.
Я оглянулась вокруг. Чемодан всего один, и одежда внутри только детская.
– Она поедет одна?
– Это медицинская программа. Там о ней позаботятся, – сказал отец. – Подлечат и вернут обратно домой.
– Я хочу с вами в Сараево.
– Нет, – отрезала мать.
– Посмотрим, – отозвался отец.
Электричество держалось еще час-другой, и отец сделал пару звонков, прикрывая трубку ладонью, чтобы его голос не пропадал из-за дрянного соединения. Сначала я подумала, что он пытался дозвониться в «Медимиссию», но потом заметила, как он намалевал что-то наподобие карты, сложил ее и сунул в задний карман.
После ужина, когда окна в квартире содрогнулись под ожесточенным авиаударом, мать вскочила и сгребла меня в охапку, и тут я поняла, что смогу ее переубедить.
– Ты домашнее задание доделала? – спросила она, когда мы вернулись из подвала домой.
– А зачем, мне же не надо завтра в школу, – рискнула я.
Мать вздохнула.
– Я тоже хочу с ней попрощаться.
– Ну раз так, бегом в постель. Завтра рано вставать.
Я лежала на диване и слушала, как родители расхаживали по квартире.
– Не стоит ей с нами ехать, – говорила мать. – На дорогах небезопасно.
– Здесь не безопаснее, Дияна. А вдруг, пока нас нет, что-то случится? Лучше уж держаться вместе.
Я услышала шорох бумаги и вспомнила рисунок отца.
– К тому же. Смотри. Я позвонил Миро, и он мне передал последние разведданные. Придется ехать окольным путем, зато дорога свободна. Прорвемся.
Я смотрела в потолок и воображала, как мы по карте, продиктованной отцом Луки, поедем через горы, а потом какой-то выходец из «Медимиссии» заберет Рахелу в аэропорт, а оттуда на самолете она отправится в Америку. Про Америку я знала разве что из передач по телевизору – ковбойских фильмов в основном, которые крутили по субботам вечером на государственных каналах. Штаты представлялись мне страной чудес, заселенной актерами, которые питаются едой из «Макдональдса», и я подумала: а вдруг Рахелу поселят у кого-нибудь богатого и знаменитого? В новостях мужчины в костюмах все время призывали США прийти нам на помощь, только вот никто пока не шел. Может быть, им просто далеко добираться. Спала я беспокойным сном, когда по-настоящему сознание так и не отключается, и всего через пару часов услышала цокнувшие у дивана мамины туфли.
– Уже пора, – сказала она.
Руки и ноги были будто свинцовые, и я с трудом оделась, копаясь в своей одежде в утренних сумерках.
7
– Иван, molim te, не гони. Не стоит давать им повода нас останавливать.
Мать положила свободную руку отцу на колено. Другой рукой она укачивала Рахелу, у которой даже плакать не осталось сил. Рассвет на горизонте еще не забрезжил. Стоял мороз; окно на заднем сиденье заело и до конца не закрывалось, так что отец дал мне свою куртку в качестве одеяла. Каждый раз, когда он слишком резко поворачивал, чемодан Рахелы бил меня по ноге, и мать настойчиво просила отца ехать потише. В какой-то момент я уснула.
А проснулась, когда в лобовое стекло сквозь разводы вовсю светило полуденное солнце и мы уже пересекли боснийскую границу; надписи на дорожных указателях дублировались на кириллице и на латинице, а дорога змейкой петляла у подножия Динарских Альп. Дорогу ту мы называли шоссе, хотя шоссе – это сильно сказано: никаких тебе фонарей по сторонам, а в промежутках, где не пролегало важных пунктов назначения, было всего две полосы.
Как и Хорватия вдали от Загреба, Босния представляла собой сплошную глухомань: одни бескрайние просторы каменистой почвы, где даже трава растет так, как будто с радостью пустила бы корни где-нибудь в другом месте. Мимо то и дело проносились кучки бетонных многоэтажек, но и те на скорости словно бы растворялись на фоне ослепительно-выбеленного неба. Наконец, дорожные знаки стали отражать доходчивый остаток пути до Сараево: 75, 50, 25 километров.
«Алла-а-а-а-а-аху акбар», – раздался азан, когда мы проезжали мимо мечети на задворках столицы. В Загребе мечетей не было или, по крайней мере, о себе они не заявляли, поэтому я приоткрыла окно и всю дорогу впитывала загадочный надсадный призыв муэдзина. Рахела это все проспала, и я выглянула из-за спинки сиденья понаблюдать, как поднимается и опадает у нее грудь.
В Сараево все были на взводе, предчувствия и тревога были почти осязаемы. До Боснии война еще не добралась, и смутный силуэт замершего в ожидании города выглядел знакомо, хотя напоминал скорее отголосок сновидения, чем место, где я когда-то жила. Мы проехали по центру, мимо плавных линий куполов мечетей и рваных очертаний остроугольных югославских небоскребов. И все-таки Сараево и его обитатели походили на жителей Загреба, только слегка повеселевших. Рынок Mapкале еще не приобрел свою печальную известность, и здание парламента стояло крепеньким кубиком, хотя в итоге именно здешнее кровопролитие, а не хорватское, привлекло внимание международного сообщества. Я глазела через заднее стекло на детей моего возраста, гонявших в уличную версию бейсбола, и, вспомнив нашу войнушку и схватки за велогенератор, подумала: вдруг то, что для меня уже в порядке вещей, все же не совсем обычное дело?
Мать водила пальцем по бумаге с картой проезда, и отец петлял по переулкам согласно ее указаниям.
– Вот оно! – вдруг вскрикнула она, и отец припарковался на краю тротуара, чтобы не мешать проезжим машинам на узенькой улочке.
Я опознала эмблему «Медимиссии», в броской красно-серой гамме, прилаженную на углу бетонного здания. Вцепившись в Рахелу, мать понеслась через улицу, даже не посмотрев по сторонам.
– Закрой машину, – скомандовал отец, кинув мне ключи, и нырнул под низкую притолоку.