Девочка-яд
Шрифт:
Так и уснула. И всю ночь плавала в каком-то грязном болоте, слыша его тихий смех и те злые слова. Снова, снова и снова. Теперь они клеймом были выгравированы на подкорке головного мозга. Не забыть, не стереть, не вытравить.
Утром проснулась и тут же застонала в голос, понимая, что меня ждет дальше. Он, я и полтора часа по заснеженной Москве до ступеней моего института. А потом обратно? Боже, нет! И да, собиралась я как на каторгу, хотя и приводила себя в порядок долго и тщательно, я бы даже сказала, что с особым рвением. Скрыла красноту и припухлость глаз, надела красивое
Для него. Чтобы он видел – я не уничтожена. Это внутри я переломанная кукла, но это буду видеть только я. Больше никто!
Выхожу из комнаты и рефлекторно тяну носом. Тут тонко пахнет им – аромат пачули, кедра и немного табака. Где-то за ребрами тут же протяжно ноет, саднит, а потом расходится гулкой тахикардией в сердце. Что еще мне нужно знать о своих реакциях на этого парня? Господи…
Понимаю – уже спустился и, наверное, как всегда, пьет кофе, слегка прищуривая глаза. Иди туда же. Лечу как глупая мошка, хотя знаю, что в конце этого фонаря меня ждет неминуемая смерть. Так и случается.
Я есть. Но уже не для него. Проходит мимо, будто бы я всего лишь предмет мебели или пыль, летающая в воздухе. Или холодная котлета, выброшенная в мусорное ведро за ненадобностью.
Оглядываюсь, а потом прислушиваюсь. Он одевается и молча выходит за дверь. Выглядываю в окно и вижу, как Аверин уверенной походкой идет к калитке, а потом и выходит за нее, ни разу не обернувшись назад. И я снова, и снова сглатываю этот горький комок, что забил мне горло, но не выходит.
Задыхаюсь.
На учебу ехала с Евсеевыми. Всю дорогу молчала и полировала взглядом телефон. Но ничего! Пары прошли мимо меня. В конце занятий вызвали в деканат. Занервничала, но оказалось, что мне всего-то согласовали выездную практику и надо было поставить свой автограф, что я все еще согласна на это. Сделала все бездумно, гадая, будет ли меня ждать на парковке знакомый черный кроссовер, а еще, что я буду делать, если это все-таки произойдет.
Но он не ждал. И снова прицельный удар в солнечное сплетение. Бам! Бам! Бам! И не спрашивайте, как я себя чувствовала после. Нормально. От этого еще никто не умирал. И попробуйте только со мной поспорить! Я все это прожую и выплюну, а потом, спустя время посмеюсь над собой, мол «п-ф-ф, нашла из-за кого убиваться, подумаешь Аверин, видали и получше».
И я просто пропускала время сквозь себя, хоть оно и ранило меня своими ядовитыми клинками. За ужином полный игнор, ни слова от него не услышала, кроме сухих «угу» и «ага» на какие-то вопросы дяди Паши. Вот и все, а дальше только разойтись по своим спальням, чтобы закрыть глаза в ожидании нового дня. Который не принес ничего нового.
Еще одно утро, и я вижу, стоящий внизу, черный внедорожник. Спускаюсь, неспешно завтракаю, одеваюсь и все это под болезненными пулями его безразличия. Выхожу во двор и обреченно бреду к пассажирскому сидению, дергаю за ручку, но она мне не поддается. Мой недоуменный и его холодный взгляд изнутри салона в ответ. Прицельно прожигает дыру во мне. Неспешно открываются ворота и автомобиль трогается, оставляя меня одиноко стоять на подъездной
Если бы вы знали, как это было больно. Если бы вы только это знали…
Я всю эту, отравляющую душу, гамму эмоций прочувствовала до самого дна, вкусила, посмаковала и пришла к выводу – я так больше не хочу. Никогда. Этим же вечером за ужином, разлагаясь внутри от щемящей безысходности, подняла насущный вопрос. Я бы хотела получить ответы. Но что ему мои желания?
– Ян, правильно ли я понимаю, что на учебу мне теперь самой? – спросила и вся оцепенела изнутри.
– Ага, – коротко потянул он, даже не поднимая на меня глаз, только наворачивая жаркое и что-то увлеченно читая в своем телефоне.
– А что такое, сын? – хмурит брови дядя Паша. Тяжелый взгляд в ответ и короткое, убивающее все внутри два слова:
– Дела. Важные.
Пристальный, пронизывающий взгляд отчима и закономерный вопрос:
– Водителя, Славка?
– Не надо, – буквально выскребаю я из себя, – я с Евсеевыми.
И никакой более реакции от него, ни взгляда, ни слова. Ничего! Будто и не было, между нами, когда-то бесстыдных разговоров в жаре русской парилки, а потом и сводящих с ума поцелуев в прохладе бассейна. Два абсолютно чужих друг другу человека, что вынуждены жить под одной крышей – вот и все.
И я решила, что если он смог остыть, то и я смогу. Вопреки всему. Даже несмотря на те слезы, что я опять роняла, пока его не было дома все следующие выходные и на ту иррациональную ревность, что поселилась у меня в душе и не хотела освобождать помещение. Плевать! Я заставляла себя жить дальше, бегать по утрам, слушать музыку, смотреть фильмы и собирать чемодан на море. Через не могу!
Этим и жила. Даже позволила Аньке вытащить меня на шоппинг и накупить мне кучу разнообразных бикини, парео и летящих разноцветных сарафанов. Она радовалась моему отпуску в разы больше, чем я. У меня же на уме были только сплошные гипотезы, где проведет новогодние выходные дни и ночи мой сводный кошмар. И от дум этих сразу становилось неописуемо тошно.
Как видите, внутри я превратилась в жуткую размазню. Не чета той Ярославе, что была раньше. И я бы рада вернуть себя прежнюю, да не могу. Смотрю на него и зависаю, хотя и не понимаю, чем он заслужил все это.
Вся надежда была только на двенадцать дней без его пагубного влияния. Там, где ярко светит солнце и шум прибоя сводит с ума своей песней, я забуду о нем. А потом вернусь в Москву другим человеком. Обязательно. Пренепременно, черт возьми!
– Брательник твой точно не едет? – спросила накануне вылета Анька.
– Нет. У него дела важные, – припомнила я его давние слова.
– М-м, ну ясно, – многозначительно ответила подруга.
– Что тебе ясно? – нахмурилась и переспросила я.
– Мне ясно, что он от тебя отвалил. Конкретно так отвалил, Ярка. Только вот ты вторую неделю ходишь будто бы пришибленная, а не прыгаешь от радости до потолка от такого расклада. А еще понятно мне, что ты страшным образом шифруешься даже от лучшей подруги и молчишь как партизан. Надеюсь только, что ты не натворила глупостей.