Девочки из первого "Г"

Азина Ирина

– Кораблёва, а, Кораблёва, правда, что ль, ты с Атамановым встречаешься?

– У вас любовь??

– Киржакову вместе избили, а, Кораблёва?!

И это только прямодушные, грубоватые мальчишечьи приставания, я уж молчу о девчонках, загадочно шушукающихся за спиной и при встрече стоящих томные глазки с многозначительным:

– Ах, Ника…

– Что же ты молчала?

– А правда, что вас родители хотят поженить сразу после школы?!

Меня хватило на несколько дней. Даже меньше, чем на несколько. Может быть, даже на один. Потом я опять начала «кидаться на детей», поскольку слова не помогали. Девчонки отделались лёгким испугом, рассыпавшись стайкой трепетных бабочек, когда одна из этих «бабочек» получила мокрой тряпкой со школьной доски прямо по своей трепетной физиономии; с пацанами было потруднее. Пришлось отлавливать их по одному и лупить что было силы линейкой, вцепившись когтями в загривки. Такие простые и надёжные методы помогли отлично! Правда, родителям пришлось опять выслушивать от Риммы Ивановны бесконечные наставления. Через годы я так и слышу её характерный, неторопливый, тщательный выговор:

– Ну, дорогая, ты просто меня поражаешь! Разве пионеры ведут себя так?! – это было

уже «расширенное заседание», с моим личным присутствием на «лобном месте».

Родители теперь уже нервически перемещаются вокруг меня, пытаясь вразумить свою агрессивную дочь, и одна только классная сидит – спокойная, как Будда, на своём обычном месте. А я стою, угрюмо наклонив башку, и молча слушаю, всем видом выражая упёртое несогласие.

– Ника, ты слышишь нас или нет?!

– Ты подумала о родителях своих одноклассников? Вот, если бы, тебя побил кто-нибудь, как бы мы себя чувствовали?!

– Меня?! – презрительно вскидываюсь я, – Да кто ж меня теперь побьёт? Илюшка вступился – никто и близко не подходит.

– Нет, вы слышите это?! – Римма Ивановна делает вид, что очень сердится, но в её глазах так и прыгают весёлые чертенята, – Вы только послушайте эту девчонку! Илюшка за неё вступился! Что ж за кавалер такой?

Теперь и маме с папой приходится отдуваться, объясняя учителю наши дружеские связи.

– Ах вон что…ну, я вам должна сказать, этот Атаманов сам ещё тот удалец! Надежда Васильевна от него уже плачет, да…Что ж, обсудим всё это на ближайшем педсовете. А ты, дорогая, должна нам прямо сейчас обещать – вот и родителям своим, и мне, что не будешь больше выяснять отношения кулаками!

– Не кулаками, а когтями…и линейкой…никого не бью я кулаками…

– Ни линейкой, ни когтями, и ничем вообще, ничем! Ты хоть понимаешь, что нельзя людей-то бить?!

Упрямое молчание.

– Ника??!

– Да, мам, понимаю.

– Хорошо, вот обещай нам, что не будешь больше драться.

– Не могу…

– Почему?!

– Если они будут обзываться и приставать, то буду.

– Бог мой! – РимИваннино терпение подходит к концу, и Имя Божие поминается всуе в стенах советской атеистической школы, – Давай знаешь, как сделаем, Ника? Если только хоть кто-нибудь обзывается, пристаёт к тебе, или ещё как-то тебя беспокоит – сразу подходи ко мне и рассказывай, мы во всём разберёмся, хорошо?

– Хорошо, – это я обещать могу.

– И теперь вопрос к вам, дорогие товарищи родители, – Римма Ивановна переводит свой внимательный взгляд на папу с мамой, – От вас я хочу видеть активное, самое активное участие в нашей школьной жизни. Чтобы помочь своему ребёнку наладить отношения с одноклассниками, давайте все вместе постараемся побольше общаться, проявим активность…вот у нас школьные соревнования проводятся, весёлые старты…неплохо бы пригласить в гости ребят всем классом, если это позволяет жилплощадь, так сказать…может быть, есть возможность организовать экскурсию какую-нибудь интересную…да?

Разумеется, Римме Ивановне тут же была обещана экскурсия на местный аэродром – то есть к папе на работу; которая и состоялась спустя несколько недель, увенчавшись оглушительным успехом. Каким-то, неведомым мне образом, всему нашему (да, наверное, и не только нашему) классу стало известно о состоявшемся «разборе полётов» уже буквально на следующий день. Памятуя о возможных последствиях, никто особо не приставал, всё ограничивалось перешёптываниями, полунамёками и косыми взглядами, но по довольным физиономиям одноклассников было совершенно ясно, что им весьма нравится тот факт, что Нику Кораблёву как следует «проработали». Слыханное ли дело! Вызывали родителей в школу – и чьих! Отличницы и всезнайки Кораблёвой! Так ей и надо, сама виновата – чего на людей кидается?! Подумаешь, поддразнили пару раз! С кем не бывает! Однако, и у меня тоже имелись сторонники:

– Кораблёва! Ну, ты даёшь! Саму Киржакову поставила на место! Молоток! Кстати, Атаманову привет! (и хитренькая улыбочка).

– Брось, Никодимов, ничего у нас с Илюхой нет, а за комплимент спасибо! Но только я никого никуда не ставила, просто Ирка осознала, что была неправа.

– Ой, не могу! Осознала она, скажешь тоже!! Да эта дурында вообще что-нибудь способна осознать?! – и Петька Никодимов, сам неоднократно пострадавший от тяжёлой дылдиной руки, подмигивает; и, довольно улыбаясь, убегает по своим делам, предварительно легонько приложившись кулаком к моей руке. Ну, как ни крути, а польза от всей этой истории есть – хотя бы часть моих вечных оппонентов сдулась, как проколотые воздушные шарики, столкнувшись с непростым выбором: прекратить свои нападки или доставать меня, как и прежде, рискуя получить по башке теперь уже не только от моей персоны, но и от Дылды. Она ведь во всеуслышание заявляла не далее, как пару дней назад, что мы теперь с ней лучшие подруги до гробовой доски! А, возможно, и от Илюхи Атаманова, чем чёрт не шутит? Мои заверения о «просто дружбе» никто всерьёз не воспринял – так уж в наши школьные времена было заведено: раз девочка с парнем общается где-то, вне учебных стен, значит, у них – любовь!! И переубедить кого-либо в обратном не представлялось возможным. Исключения делались лишь для двоюродных братьев и сестёр, что поделать – дело семейное! Но если уж между ребятами, не связанными родственными узами, замечен хоть какой-то намёк на более тёплые отношения, чем совместное дежурство в школьных коридорах – задразнят насмерть. Редко-редко бывало и так, что девочку на правах «своего парня» принимали в тёплую пацанячью компанию, но для этого девочка должна была быть ходячим недоразумением типа Дылды-Киржаковой – больше пацаном, чем девчонкой. Но нас с Илюхой никто не дразнил. После вышеописанных событий даже и не пытались. Атамановский несомненный авторитет и моя репутация дикой пантеры, помноженные друг на друга, давали почти стопроцентную гарантию от насмешек и издевательств однокашников. Так что стратегия, выбранная мной, и весьма далёкая от библейского правила о правых и левых щеках, помогла как нельзя лучше. Парочка эпизодов с «избиением младенцев» ещё случалась, но это уже было после началки, когда вновь сформированные классы пополнялись учениками, не знакомыми ни со мной лично, ни с нашей устно-летописной школьной историей. Теперь остаётся только добавить, что вышеописанное происшествие произошло на втором году нашего обучения, а третью по счёту учебную осень я встретила уже другим человеком – заметно повзрослевшим и осознавшим, что не все, далеко не все жизненные сложности можно решить с помощью остро наточенных когтей и боевого духа. И, боюсь, усилия Риммы Ивановны, направленные на «активное участие» моей семьи в школьной жизни здесь были совершенно ни при чём. Просто в то далёкое лето мои родители взяли… да и развелись. И не стало больше ни семьи, ни активности…

Запечные жители

Проснувшись, я увидела перед глазами краешек зелёной половой дорожки, на которую из приоткрытой двери вполз багровый тусклый отблеск. Пахло снегом, мёрзлыми дровами и теплом. В ночной пижаме, в тапочках на босу ногу я прошлёпала в смежную комнату, служившую и гостиной, и столовой, и библиотекой в доме Илюхиных родителей. Все остальные домочадцы мирно спали. Было очень раннее, зимнее, воскресное утро, да к тому же ещё и каникулы. Разумеется, мне не спалось. Если б школьный будний день – спать бы хотелось просто дико! Но не сейчас, нет…Размышляя над странностями поведения своего организма, я сидела возле разожжённой печки и смотрела, как маленькое пламя лижет оранжево-синими, гибкими языками шипящие дрова. Кто-то из взрослых уже встал, принёс из сарая утреннюю порцию дровишек и развёл огонь, а потом опять ушёл на двор. Наверное, Илюшин отец. За ночь навалило кучу снега, и он большой лопатой расчищает все дорожки и крыльцо. Пойти, что-ли, одеться и помочь? А, впрочем, я сначала попью чаю…Выйдя в маленькую холодную кухню, я обнаружила, что чайник уже стоит на плите, и вот-вот закипит. Дожидаясь окончания процесса, я зябко, словно кура на снегу, переминалась в чьих-то явно мне не по размеру, жёстких тапках. Выключив горелку, налила себе и кипяточка и заварки, и вернулась к печке. Тихонько, чтобы никого не разбудить, взяла и притащила из соседней смежной комнаты большое одеяло, и, завернувшись на манер окуклившейся гусеницы, стала пить горячий чай…Тепло, уютно сидеть в кресле возле печки, укутавшись с ногами в одеяло…и смотреть на полыхающий огонь! Под печкой на полу лежали ещё стылые дрова, приготовленные в очередь, на смену первой утренней закладке. В комнате волшебно пахло хвоей, снегом…дымом от печи, и ни с чем на свете не сравнимым запахом каникул! Вы знаете, чем пахнут школьные каникулы? О, это прекрасный и сложнейший аромат! Летние каникулы пахнут белой зацветающей акацией, исписанными мятыми тетрадками, свежестью бушующей листвы, молодой крапивой, ягодой и пылью. В конце августа к этому прелестному букету примешивается очаровательный запах новеньких ластиков, не заточенных ещё карандашей, коленкоровых толстых тетрадей (тоже новых, разумеется), и свеже – глаженого белого белья. Осенние каникулы, конечно, отдают покоем, увядающими листьями, грибами, мокрой залежавшейся землёй…собачьей шерстью, старой книгой сказок, между жёлтыми шуршащими страницами хранящей неожиданные вещи – листки календаря за давние года, внезапно вспомнившийся сон, ночное вдохновенье…А вот новогодние, январские – ну, это мандарины, как без них? И шоколадные конфеты, и салатики, спрессованные в недрах холодильника, и старые картонные коробки, полные волшебных, хрупких ёлочных игрушек, смолистый хвойный дух и нестерпимо ледяной морозный воздух, легче и свежее нет в знакомом мире ничего…Не знаете, чем пахнут старые картонные коробки с золотыми шишками и яркими стеклянными шарами? Немножко пылью, чуточку мышами, старой прошлогодней хвоей…это если разложить на составляющие…Ну, а всё вместе – Чудом, разумеется! И запах снега – когда много, просто очень много снега! А также всяко-разно: шерстяные мокрые носки, горячий чай с малиной, новогодние костюмы…

Долго так сидела я, перебирая запахи каникул, глядя на огонь…и обнимаясь с притягательно-приятной чайной чашкой, греющей мои вечно холодные ладони. Как вдруг…скорее я почувствовала, чем нечётко, краем глаза увидала еле-еле уловимое движенье под дровами.

– Большая мышь… – подумалось лениво мне…Мышей, конечно же, я не боялась; мыши были повседневным делом в своём доме. Бывало до смерти, иной раз, жаль, увидеть в мышеловке совсем маленького, глупого мышонка…Тут движение повторилось. Я по-прежнему смотрела на огонь. Глаза мои уже почти слипались, и надо бы пойти обратно до кровати; только неохота…Внезапно я увидела такое… от чего сонливость моя тут же улетучилась. Передо мною, супротив печной заслонки, на раскиданных дровах, сидело странное, неведомое Нечто. Небольшое, с крупный апельсин, мохнатенькое и почти округлое…А цветом оно было…нет, не знала я такого цвета. Да, навряд ли кто-нибудь и знал! В его шерсти переливались отблески пламени…и она вспыхивала синим, красным, оранжевым, жёлтым, золотым и ярко-коричневым, как спелые гладкие каштаны. Потом по раскалённому радужному золоту шла волна, и шерсть существа тускнела, покрывалась серым пеплом…и сворачивалась черными хрупкими стружками, словно горящая бумага. А следом за чернотой опять выглядывало тусклое, слабое багровое пламя…цвело, набирало силу и переливалось… я смотрела и смотрела, как заворожённая. Идти куда-либо мне резко расхотелось…более того – я чувствовала, что практически приклеена к «закукленному» одеялом креслу. Ноги страшно затекли, и руки крепко зажимали чашку. Силилась я было закричать…Но, как в плохом и страшном сне, звук отключили. Существо посмотрело на меня озабоченно. Я уверена, что именно озабоченно: ни злобы, ни даже досады в этом взгляде не было. Странно, что я сразу не рассмотрела его лица – маленького, сморщенного, с горящими, как угольки, глазками; но не красными, а гладко-коричневыми, яркого каштанового цвета. Лишь в глубине зрачки отливали огнём.

– Ты меня видишь, что-ли? – спросило оно без всякого предупреждения.

– Вижу… – голос-то, оказывается, был, никуда не делся.

– И как я тебе, нравлюсь? – огненный мохнатик покрутился, словно шерстяной клубок, когда его нарочно резко тянут, чтобы выправить закрученную нить.

– Не знаю… – честно отвечала я.

– Тогда узнай! – вскричало существо, сменив скрипучий голос свой на резкий крик. «Кажется, оно рассердилось» – пронеслось у меня в голове. Что же делать?!

– А-аа, да ты меня боишься, – усмехнулась эта невероятная сущность и подкатилась почти к самому креслу. На меня дохнуло жаром, словно от огня, и стало ещё чуточку страшнее…