Девственница в Париже
Шрифт:
«Что бы сказала мама», — думала Гардения, знавшая, как та неодобрительно относилась к азартным играм в любом виде и яростно протестовала, когда отец собирался делать ставки на скачках.
Несмотря на изумительную обстановку и художественно расписанный потолок, в комнате царила неприятная атмосфера. Но запах объедков и прокуренный воздух не имели к этому никакого отношения. Подобную атмосферу создавало что-то более глубокое и основательное. Озадаченная своими впечатлениями, Гардения быстро вышла из гостиной, спустилась по лестнице в холл и направилась
Как теперь видела Гардения, комната была красиво и дорого обставлена. Но в ней не чувствовалось дома, в ней не было уюта, спокойствия — в ней не было души. Гардения поежилась. Она не знала почему — просто эта уверенность жила в ней, и она не пыталась облечь ее в слова, — но дом тетушки не соответствовал ее представлениям об уютном домашнем очаге. И именно это ей и предстояло выяснить!
Она бросила взгляд на каминные часы, которые, как оказалось, стояли, и с удивлением подумала, почему никто в этом шикарном доме не замечает таких вещей. Чернила в чернильнице, заготовленные ручки для тех, кто желал что-то написать, заведенные часы, питьевая вода у кроватей — это были те самые незаметные мелочи, о которых так часто напоминала мама. «Женская работа, доченька, заключается в том, чтобы следить за подобными мелочами, — обычно говорила она. — Именно мелочи создают уют в доме, а каждый мужчина любит уют, беден он или богат, стар или молод».
«Возможно, мне удастся помочь тете Лили следить за такими мелочами!» — сказала себе Гардения, но вспомнила, что ее тетушка вдова.
— Доброе утро, мадемуазель! — раздался голос, и Гардения подскочила.
Она обернулась и увидела очень элегантную девушку с острыми чертами лица, в черном платье и изящном, на удивление крохотном кружевном передничке.
— О, доброе утро, — ответила Гардения, слегка озадаченная проницательным взглядом девушки, который, казалось, подметил все детали ее жалкого туалета.
— Я камеристка ее светлости, — сказала девушка. — Ее светлость уже проснулась, и я рассказала ей о вашем приезде. Она хочет вас видеть.
В отрывистых словах камеристки было что-то такое, что заставило Гардению заволноваться. Может быть, она слишком чувствительна, но у нее сложилось впечатление, что тетушка не очень обрадовалась этому сообщению. Как бы то ни было, времени на раздумья не оставалось.
— Я горю желанием встретиться с тетушкой, — проговорила Гардения.
Выражение крайней надменности не исчезло с лица камеристки.
— Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель, — бросила она и направилась через холл к лестнице.
С замирающим сердцем Гардения последовала за ней. Возможно, не будет никакой радостной встречи родственниц, как она ожидала. В глубине души она не могла не согласиться с лордом Харткортом: было бы гораздо хуже, если бы она отправилась в путешествие по этим лестницам вчера вечером и бросилась бы обнимать тетушку среди всего этого сумбура за зелеными карточными столами в богато украшенной гостиной.
Камеристка поднялась на третий этаж, небрежно постучала, открыла дверь красного дерева и пропустила Гардению. Какое-то время ей понадобилось, чтобы привыкнуть к полумраку, который создавали гардины на окнах, и хотя они были приподняты, солнечный свет едва освещал комнату и стоявшую в алькове большую кровать, украшенную огромной раковиной, вырезанной из перламутра.
Тут из кровати раздался голос, хриплый и слабый:
— Кто это? Неужели это ты, Гардения?
При звуке этого голоса замешательство и волнение Гардении улетучились.
— О тетя Лили, дорогая тетя Лили! Это я, Гардения. Я приехала вчера вечером. Я надеюсь, что вы не сердитесь. Мне больше ничего не оставалось, абсолютно ничего, только приехать к вам.
Среди подушек произошло движение, и к Гардении протянулась рука, к которой она с благодарностью припала.
— Гардения, деточка моя. Я никогда в жизни так не удивлялась. Я думала, что Ивонна, должно быть, что-то напутала, когда сообщила, что здесь моя племянница. Я старалась вычислить, кто это еще кроме тебя может быть, но ведь ты моя единственная племянница. Почему же ты не написала?
— Я не могла, тетя Лили. Мне нужно было уезжать немедленно. Понимаете, мама умерла.
— Умерла? — герцогиня села, и даже в призрачном полумраке комнаты Гардения видела выражение ее лица. — Не может быть! Твоя мама умерла? Бедная дорогая Эмили. В последний раз, когда она писала мне — это было после несчастья с твоим отцом, — она была такой бодрой, полна энергии, решимости воспитывать тебя и поддерживать дом.
— Она очень старалась так и делать, — сказала Гардения. — Но это было выше ее сил!
— Подожди минутку, детка! — воскликнула герцогиня. — Ты должна немедленно рассказать мне все с самого начала. О, моя бедная голова! Она сейчас расколется. Ивонна, принеси мои порошки и немного подтяни гардины, мне хочется посмотреть, что собой представляет моя племянница. Прошло много лет, да, много лет, с тех пор, как я ее видела в последний раз.
— Как минимум семь лет, тетя Лили, — сказала Гардения. — Но я никогда не забуду, как красивы вы были, когда приехали к нам и привезли огромный пакет гостинцев: и коробочки с крохотными черносливами, и печеночный паштет для папы, и изумительный кружевной пеньюар для мамы. Вы мне казались феей из сказки!
— Дорогая девочка! Так приятно, что ты все помнишь, — проговорила герцогиня. Она хотела было погладить Гардению по плечу, но застонала. — Моя голова, я не могу шевельнуться! Побыстрее, Ивонна!
Со своей камеристкой она говорила по-французски, а с Гарденией — по-английски, и девушку приводила в крайнее изумление та легкость, с которой тетушка перескакивала с одного языка на другой. Когда же Ивонна приоткрыла окна и свет ворвался в комнату, Гардения с трудом сдержала возглас удивления, увидев лицо тетушки!