Девушка в башне
Шрифт:
– Хорошо, – Морозко помрачнел. – Наелась?
– Да.
– Вставай. Я научу тебя сражаться ножом.
Она уставилась на него.
– От болезни слух пропал? – рявкнул он. – На ноги. Хочешь путешествовать, лучше
уметь защищаться. Нож не отразит стрелы, но порой он полезен. Я не буду все время
бегать по миру, спасая тебя от глупости.
Она неуверенно встала. Он потянулся наверх, сорвал сосульку с ветки. Лед стал
мягче, менял форму в его руке.
Вася
В его пальцах сосулька стала длинным кинжалом, твердым и идеальным. Клинок
был изо льда, рукоять – хрустальной. Холодное бледное оружие.
Морозко протянул его ей.
– Но… я не… – лепетала она, глядя на сияющий кинжал. Девочки не трогали оружие,
кроме ножа на кухне или топорика для дров. И нож изо льда…
– Теперь да, – сказал он. – Путница, – огромный голубой лес был тихим, как церковь
под луной, черные деревья поднимались к небу, сливаясь с тучами.
Вася подумала о братьях, как они учились владеть луком или мечом, и ей было
странно ощущать себя такой.
– Держать нужно вот так, – сказал Морозко. Его пальцы накрыли ее, поправляя
хватку. Его ладонь была ледяной. Она вздрогнула.
Он отпустил ее и отошел, лицо не изменилось. Кристаллы льда блестели в его
темных волосах, похожий нож лежал в его ладони.
Вася сглотнула, во рту пересохло. Кинжал тянул руку к земле. Лед не был таким
тяжелым.
– Вот так, – сказал Морозко.
В следующий миг она сплевывала снег, руку жгло, кинжал не было видно.
Она искала осколки, уверенная, что он разбился. Но он лежал целым, невинный и
опасный, отражал свет огня.
Вася осторожно схватила его, как он показал ей, и попробовала снова.
Она пробовала много раз за долгую ночь, на следующий день и следующую ночь. Он
показывал, как повернуть другое лезвие своим, как ударить кого–то внезапно разными
способами.
Она была быстрой, как выяснилось, легко двигалась, но у нее не было силы воина.
Она быстро уставала. Морозко был беспощаден, он двигался как ветер, его клинок
попадал всюду без усилий.
– Где ты научился? – охнула она, подув на ноющие пальцы от падения. – Или сразу
знал?
Он не ответил, а протянул руку. Вася поднялась сама.
– Научился? – тогда сказал он. В его голосе была горечь? – Как? Я был таким, я не
менялся. Люди давно представили меч в моей руке. Боги пропадают, но не меняются.
Попробуй снова.
Вася подняла кинжал и молчала.
Первой ночью они остановились, когда рука Васи задрожала, и клинок выпал из
онемевших пальцев. Она склонилась, задыхаясь, тело болело. Лес трещал во тьме за
светом костра.
Морозко взглянул на костер, и огонь стал выше, заревел. Вася благодарно
опустилась на ветки и грела ладони.
– Ты научишь меня и магии? – спросила она. – Делать огонь взглядом?
Огонь вспыхнул, бросив резкие тени на лицо Морозко.
– Нет магии.
– Но ты…
– Что–то есть или его нет, Вася, – перебил он. – Если ты что–то хочешь, значит, у
тебя этого нет, значит, ты не веришь, что оно там, и его там не будет. Огонь или есть, или
нет. То, что ты зовешь магией, просто запрет миру быть не таким, как ты желаешь.
Ее уставшая голова не понимала это. Она нахмурилась.
– Но делать мир таким, как хочешь, не для юных, – добавил он. – Они хотят слишком
многого.
– Откуда ты знаешь, чего я хочу? – не удержалась она.
– Потому что, – процедил он, – я значительно старше тебя.
– Ты бессмертный, – отметила она. – Ты ничего не хочешь?
Он затих, а потом сказал:
– Согрелась? Попробуем снова.
* * *
Четвертой ночью, когда Вася сидела с синяками у костра, и больно было так, что она
не могла даже устроиться на спальном мешке и уснуть, она сказала:
– У меня есть вопрос.
Ее кинжал лежал на его колене, он водил ладонями по клинку. Краем глаза она
замечала кристаллы льда, что следовали за его пальцами, делая лезвие гладким.
– Говори, – ответил он, не подняв взгляд. – Какой?
– Ты забрал моего отца, да? Я видела, как ты уехал с ним, когда Медведь…
Руки Морозко застыли. Выражение лица настойчиво намекало ей замолчать и идти
спать. Но она не могла. Она столько думала об этом одинокими ночами в седле, когда
холод не давал уснуть.
– Ты так делаешь каждый раз? – спросила она. – Для всех, кто умирает на Руси?
Забираешь мертвых на лошади и увозишь?
– Да… и нет, – он продумывал слова. – Я отчасти присутствую, но… это как дыхание.
Ты дышишь, но не осознаешь каждый вдох.
– Ты осознавал, – едко спросила Вася, – когда мой отец умер?
Тонкая морщинка пролегла меж его бровями.
– Больше обычного, – ответил он. – Но это потому, что я – мое думающее я – было
неподалеку, и потому что…
Он резко замолчал.
– Что? – спросила девушка.
– Ничего. Я был неподалеку, и все.
Вася прищурилась.
– Ты не должен был забирать его. Ты мог его спасти.
– Он умер, чтобы защитить тебя, – сказал Морозко. – Он этого хотел. И он был рад
уйти. Он скучал по твоей матери. Даже твой брат знал это.