Девушка в поезде
Шрифт:
Только дома я увидела, что, падая, порезала руку, а потом провела ею по губам. Мои губы измазаны кровью.
Суббота, 10 августа 2013 года
Утро
Япросыпаюсь рано. Слышен шум мусорной машины и мягкий стук капель дождя в окна. Жалюзи наполовину подняты – вчера ночью мы забыли их опустить. Я улыбаюсь своим мыслям. Я чувствую его сзади, теплого, сонного и с эрекцией. Я напрягаю бедра и прижимаюсь к нему. Совсем скоро он пошевелится, чтобы обнять меня и перевернуть на спину.
– Рейчел, – говорит он, – не надо.
Я холодею.
Поворачиваюсь. Скотт уже сидит на кровати, спиной ко мне и опустив ноги на пол. Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь вспомнить, но в голове опять сплошной туман. Когда я открою глаза, все встанет на свои места, потому что я просыпалась в этой комнате тысячу раз, а может, и больше: вот здесь стоит кровать, и если сесть, то будут видны верхушки дубов на другой стороне улицы; слева ванная, смежная со спальней, а справа встроенные шкафы. Эта комната точно такая же, как наша с Томом спальня.
– Рейчел, – произносит он, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до его спины, но он тут же вскакивает и поворачивается ко мне лицом.
Он выглядит таким же опустошенным, как в тот первый раз, когда я увидела его в полицейском участке – будто его выпотрошили и оставили одну оболочку. Это такая же спальня, какая была у нас с Томом, только это спальня Скотта и Меган. Их спальня, их постель.
– Я знаю, – говорю я. – Мне очень жаль. Это было неправильно.
– Да, неправильно, – соглашается он, пряча глаза, и уходит в ванную, закрывая за собою дверь.
Я снова ложусь и чувствую, как меня охватывает ужас и в животе образуется пустота. Что я наделала? Я помню, как много он говорил, когда я приехала, и никак не мог остановиться. Он был зол на весь мир. Зол на мать, которая никогда не любила Меган; зол на прессу, намекавшую в статьях, что Меган получила по заслугам; зол на полицию, которая так ничего и не выяснила и только опорочила их обоих. Мы сидели на кухне, пили пиво, и я его слушала, а когда допили пиво, перешли в сад, и там он успокоился. Мы пили и смотрели, как мимо проходили поезда, и говорили о всякой всячине: о телевидении, о работе, о том, в какой школе он учился, – совсем как обычные нормальные люди. Я забыла, что должна чувствовать, мы оба это забыли, потому что теперь я все вспомнила. Вспомнила, как он улыбался мне и касался моих волос.
Меня словно накрывает волной, лицо заливает краска стыда. Я сознавала, что делаю. И не только не сопротивлялась, а, наоборот, всячески подливала масла в огонь. Я хотела этого. Хотела быть с Джейсоном. Хотела почувствовать то же, что и Джесс, когда сидела с ним по вечерам с бокалом вина в руке. Я забыла, что должна была чувствовать при нынешних обстоятельствах. Меня не смущало, что Джесс в лучшем случае лишь плод моего воображения, а в худшем – что ее нет вообще, а есть только Меган – забитая до смерти и брошенная гнить в лесу. Хуже того, я ничего не забыла. Мне просто было не важно. Не важно потому, что я уже начинала верить всему, что о ней говорили. Разве я сама, пусть даже на самый краткий миг, не допускала, что она получила по заслугам?
Скотт выходит из ванной. Он принял душ и смыл с себя все, что могло напоминать обо мне. Выглядит он явно лучше, но, спрашивая, буду ли я пить кофе, по-прежнему прячет глаза. Я не хотела этого, это неправильно. Я не хочу этого делать. Не хочу больше терять голову.
Я быстро одеваюсь, иду в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой. Тушь для ресниц потекла и чернеет в уголках глаз, губы тоже потемнели. Они искусаны.
Вернувшись в спальню, я ищу следы ее пребывания – халат на двери, расческу на тумбочке, гигиеническую помаду, пару сережек, – но ничего не нахожу. Я прохожу через спальню и уже собираюсь открыть дверцу стенного шкафа, как снизу раздается крик, что кофе готов, и от неожиданности я вздрагиваю.
Он протягивает кружку, не глядя мне в лицо, а потом поворачивается спиной и смотрит вдаль: на железнодорожные пути или куда-то за ними. Я бросаю взгляд направо и вижу, что фотографии исчезли – все до одной. Чувствуя, что по коже у меня побежали мурашки, я отпиваю кофе и с трудом глотаю. Так не должно быть.
Может, все это дело рук его матери: она убрала все вещи и фотографии. Его мать не любила Меган, он постоянно об этом говорил. И все же разве можно поступать так, как поступил он прошлой ночью? Разве можно трахать незнакомую женщину в супружеской постели, когда после смерти жены не прошло и месяца? В этот момент он поворачивается, смотрит на меня и, мне кажется, читает мои мысли, потому что на его лице появляется странное выражение: то ли презрения, то ли неприязни. Он мне тоже противен, и я ставлю кружку на стол.
– Мне пора, – говорю я, и он не спорит.
Дождь прекратился. На улице ярко светит солнце, и я невольно щурюсь. К дому приближается мужчина и, когда я выхожу на улицу, едва на меня не налетает. Я закрываю лицо руками и поворачиваюсь вполоборота, чтобы пропустить его, как вдруг всего в нескольких метрах от себя замечаю Анну, которая стоит у своей машины, положив руки на бедрах, и смотрит на меня. Поймав мой взгляд, она качает головой, поворачивается и быстро, чуть ли не бегом, устремляется к своему дому. Я замираю на месте, провожая взглядом ее хрупкую фигурку в черных лосинах и красной футболке. Меня охватывает ощущение дежавю – я уже видела это раньше, видела, как она так бежала.
Это случилось вскоре после того, как я уехала из своего бывшего дома. Я зашла, чтобы повидаться с Томом и забрать какую-то забытую вещь. Не помню, что именно, но это не важно, потому что мне хотелось попасть в дом и увидеть его. Мне кажется, это было воскресенье, а съехала я в пятницу, так что прошло меньше двух суток. Я стояла и смотрела, как она переносит вещи из машины в дом. Она въехала меньше чем через два дня после меня, когда моя постель еще не успела остыть. О каком чувстве приличия тут можно говорить? Она поймала мой взгляд, и я направилась к ней. Я понятия не имею, что собиралась ей сказать, но что ничего умного – это точно. Я помню, что плакала. А она, как и сейчас, убежала. Тогда я еще не знала худшего – ее беременность не была заметна. И слава Богу! Думаю, что это убило бы меня. Я стою на платформе, жду электричку и чувствую, что мне нехорошо. Сажусь на скамейку и говорю себе, что это просто похмелье: пять дней ничего не пила, а потом вдруг дорвалась, и вот результат. Но я знаю, что дело в другом. Дело в Анне – в том, что я ее встретила, и в том, какое чувство ощутила, когда смотрела, как она убегает. Страх.